Поколение

ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИ ПЛОТНИКОВА

«Тайга. За 60-й параллелью. Какой я видел сегодня закат! Солнце подожгло тайгу, и она пылала так, что небу было жарко. Оно раскалилось, как свод печи. А тени от кедров длинные-предлинные, похожие на великанов в сказках. И сам лес — сказка. В нем «на неведомых дорожках следы невиданных зверей…». Потом лес потух и стал как уголь. А небо еще долго светилось жаром.

А еще была у нас сегодня драка. Есть у нас один тип Арсентий, из кержаков. Ручищи как у снежного человека — ниже колен висят. А плечи — я навытяжку спать на них могу. С этой детиной мы выясняли взаимоотношения. Ребята презирают Арсентия, а мне кажется, что он не такой уж плохой. Дал свои рукавицы. Вот как бывает! Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что нет совсем плохих людей. Есть люди дурно воспитанные, есть зануды, есть скучные, но все равно в них можно отыскать что-то хорошее и светлое. И вот, когда я нахожу это, вижу, что люди делают хорошее другим, у меня всегда першит в горле и совсем как у девчонки мокнут глаза. Я спрашивал у Мишки, отчего это. Он говорит: «Ты, Васька, Христос. Ты всем все прощаешь, и за это когда-нибудь тебя съедят, даже не посолив». С Мишкой не согласен. Я не все прощаю».

7

Рая отправила мужу письмо, и прежняя ее жизнь будто оборвалась. Прошло больше двух месяцев, как уехал Лозневой, и все это время она не знала покоя.

Почему она тянула? Знала, что не склеишь, а все не решалась. Тянула и ждала без малейшей надежды. Вела себя глупо, металась, искала поддержки и сочувствия друзей, хотела, чтобы они поняли ее.

Никто не мог решить за нее, потому что это была ее жизнь, и только она сама последний и высший ее судья. Но мудрыми мы становимся не вдруг, надо долго ждать, крепко хлебнуть лиха, чтобы тебе открылась простая, как мир, истина: жизнь одна, и ее надо прожить по-человечески.

Рая стала думать о своей жизни в прошедшем времени, и ей было уже немного легче. И хотя она пока еще не могла порвать ни одной нити с прожитым и вся еще была там, уже начала тихо просыпаться давно забытая радость душевной и физической свободы распоряжаться собою. Рая по крупинке, по шажку припоминала это удивительное и, казалось, навсегда забытое чувство. Когда-то оно, едва народившись, тут же угасло в ней, а теперь память благодарно возвращала его.

Чем больше она прислушивалась, тем яснее понимала, что это чувство душевной и физической свободы связано не только с самыми ранними ее девичьими годами, но и с Левой Вишневским, в чем она боялась признаться себе. Именно с ним, тогда мальчишкой-десятиклассником, она впервые почувствовала радость своей свободы и даже какой-то власти над чужой судьбой. Тогда Рая испугалась этого чувства. Ей, конечно, хотелось перед своими подругами показать себя и сильной, и властной. Она на глазах у всех разыгрывала неотразимую девушку, которая может с парнем сделать все, что захочет. Но когда Рае случалось остаться с Левой вдвоем, с нее слетал этот наигрыш, она терялась, не знала, что ей говорить, что делать. Лева так обезоруживающе смотрел на нее и так затаенно молчал, что она робела и тут же бежала на люди.

Все это быстро забылось, потому что пришло другое, совсем непохожее чувство, где ее личная свобода и власть над кем-то другим казались смешными и ненужными. Зачем они ей, когда Рая с Олегом стали одним существом, когда кто-то будто перемешал их и слепил заново, поделив в них все поровну. Ей не нужна была эта свобода, и она отодвинула ее в самый дальний угол и забыла.

А вспомнила через много лет и то только так, без всякого сожаления, и, может быть, потому, что на горизонте опять появился Лева. Это случилось лет через семь после ее замужества, когда Вишневский перешел в их институт.