Поколение

Так началась боевая морская служба пятнадцатилетнего юнги Таращука на торпедном катере. Но об этом я узнал от самого Таращука уже при нашей встрече, которая произошла в Москве.

Генри Николаевич оказался таким же, как и на последней фотографии. Широкое скуластое лицо, фигура приземистая, крепкая, немного грузная, глаза острые, с внимательным прищуром. Рука моя утонула в его ладони. Смотрим друг на друга, сверяя оригинал с тем, что знаем друг о друге из писем.

Говорит неторопливо, будто ощупывает угловатые, корявые слова.

— Здоровье? Оно тоже от нас зависит. Если держишь себя вот так, — и он положил на стол сжатый кулак, — то ничего…

А потом пошел тот наш разговор про морскую службу юнги Таращука и про его войну…

На море отлив, и сходни на катер поставлены почти вертикально. Командир направляет меня к боцману:

— Помоги!

Экипаж покидает катер. Уходит с пирса и командир бригады. Неразговорчивый боцман все еще возится, хозяйски оглядывает каждый уголок на корабле.

— Заглянь к радисту, — бросает он, не поднимая головы, — чего он не выходит.

Лечу к радиорубке, открываю дверь. Радист перед рацией. Рука на ключе, плечо чуть прислонилось к переборке. Окликаю. Молчит. Трогаю за плечо — голова безвольно падает набок. На правом виске — рана. Откинутый капюшон «канадки» полон загустевшей крови. В ужасе отвожу взгляд. В борту маленькая дырочка, в которую резко бьет луч света. Пуля… Всего одна, и прямо в висок…

Выскакиваю на палубу. Перед глазами капюшон «канадки». Еле успеваю добежать до борта… Слабость, испарина по всему телу. Сажусь прямо на палубу.

— Ты что, юнга, ты что? — трясет меня за плечо боцман.

Указываю глазами на радиорубку. Поднимаюсь и на ватных ногах бреду к сходням. А навстречу уже бегут моряки. Радиста выносят на палубу. Все снимают бескозырки. Меня шатает как пьяного.

…Радиста Леню Трунова хоронили с воинскими почестями на матросском кладбище. Оно на вершине сопки, у подножия которой бьется и стонет, оплакивая погибших, холодное море Баренца. Прогремел салют. На могиле устанавливают серый памятник с бюстом североморца в штормовом шлеме с ларингофоном.

Стою в шеренге своих новых друзей и прощаюсь с членом экипажа, которого не знал живым…

Так вот она какая, война, куда я так рвался. Где и как хоронили моего отца? Увижу ли когда-нибудь его могилу? И что такое жизнь и смерть?

Кусочек свинца — и жизнь Лени Трунова оборвалась… Какое же хрупкое создание человек…

Нет, не согласен! Человек — самое сильное из живых существ на Земле. «Сильнее его духа и воли нет ничего на свете». Так говорил мне отец, а он знал силу Человека.

После похорон радиста во мне будто все перевернулось. Ушло детство, ушла трудная юность. Мне теперь никакой скидки на годы. Война для всех одна.

…Часто прихожу на вершину сопки. После Соловков она кажется мне красивейшим местом на Земле. Как только поднимаешься на вершину, в глаза ударяет сверкающая даль моря. Может быть, в этой вечной дали где-то затерялась частица моего отца… Стою, смотрю как завороженный, чего-то жду, наверное, отцовской поддержки. Ох, как она мне нужна! Как необходима потому, что служба моя началась не совсем гладко…

В первый же боевой выход я чуть было не пошел на дно, как говорил начальник школы, «кормить рыб».

Получили приказ поставить минное заграждение на входе во вражескую бухту Киркенес. Берег занят фашистами, да и прилегающее к нему пространство простреливается береговой артиллерией. Наша задача — быстро и без шума поставить мины, а затем скрытно ускользнуть из-под носа врага.

Идем к бухте в полной темноте, на малых оборотах. Все подходы к военно-морской базе заминированы, и мы каждую минуту рискуем взлететь на воздух. Днище катера проходит над минными полями всего в 10—20 сантиметров. Особенно опасны для нас «хвостатые» мины-ловушки. К начиненному взрывчаткой шару крепится пеньковый трос. Его поддерживает поплавок. Стоит этому тросу намотаться на винт, и нас разнесет в щепки.

Но наши катерники настоящие морские волки — прошмыгнули к бухте как тень.

В назначенном квадрате еще сбавили ход и начали ставить мины. Все идет четко и слаженно. Мины мягко шлепаются в воду. Осталась последняя. Сейчас проползем над минным полем на другое место. И вдруг меня рывком сбрасывает в воду. Нога захлестнута тросом, который слетел с барабана мины, и я вместе с миной за бортом.

Катер, набирая скорость, уходит, а меня груз тащит на дно. Уже хлебнул воды раз, два… Неужели конец?.. И так глупо…

Но продолжаю тянуться к захлестнутому тросом сапогу и рву его с ноги. Наконец поддается. Нога свободна, и меня, как пробку, выбрасывает вверх.

Жив! Жив! Голова гудит. Тошнота. Нахлебался я крепко. Тишина… Только приглушенный рокот удаляющегося катера. Спасательный жилет держит хорошо. Но что из этого? Сколько я вот так могу? Плыть к берегу? Там фашисты…

Всматриваюсь в тающий силуэт катера. Он, кажется, уже растворился совсем, а вместе с ним уходит и моя жизнь. Еще несколько минут, и руки окоченеют. Надо шевелиться. Зачем? Надо…