Поколение одиночек

Где каштаны неохватны в стульях,
Век толки – а всё не раздробишь
Твой орешек в европейской ступе,
С козырьками красными Париж!

…Далеко за псковским буераком,

Затяжной метели невпрогляд
Я вдогонку, помнится, оплакал
Каждый камень в кладке баррикад

И беспечный завтрак на лужайке;

Но теперь по праву голытьбы
Сам примкнул к неблаговидной стайке
Отрешенных от твоей судьбы,

Лишь чуток помешкав возле стойки,

Как последний честный графоман,
Порешивший с шапочной попойки
Не вернуться, вывернув карман.

Юрий Кублановский

15 ноября 1983 года

Изысканное косноязычие провинциала. О поэзии Юрия Кублановского

Я люблю в стихах Юрия Кублановского изысканное косноязычие провинциала.

Много отчётливее твоё
околоптичье —
впору забыть про еду и питье —
косноязычье.
Тут не слова и не слога —
звуки и ноты.
С мая подтопленные берега
в коме дремоты.

Они не захватывают на лету, как иные строчки его друга молодости Леонида Губанова, в плену кублановской поэзии следует потомиться. Впрочем, с этим согласен и сам поэт. Прочел в предисловии к его наиболее полной книге «Дольше календаря» (М. – «Время»., – 2005) пояснение к стихам самого поэта: «Так сами жизненные и мировоззренческие метания в их поступательности и натуральной последовательности и сделались пружиной сюжета, закваской повествования, надеюсь, не лишенного увлекательности. Впрочем, поэтическая захватчивость особого рода: тут читателю не надо торопить события, спешить переворачивать страницы, скорее приближаясь к развязке. Чем медленнее читаешь – тем становится интереснее…»

И на самом деле так. Поэтому у него вряд ли будет когда-нибудь широкая известность, особенно в наши времена. Для медленной поэзии времени не хватает. А на бегу Кублановского не прочитаешь. Сразу запутаешься в его смиренных и в то же время вызывающе монструозных стихотворениях.

Предпочитая трястись в вагоне.
В халупах ближнего Подмосковья
неуязвимый, как вор в законе,
имею хазу, верней, зимовье.
…

Непримиримы в своём азарте,

уж год тупеем с подругой розно.
Отзимовал я в своей мансарде
смиренно разом и монструозно.

Его поэтический язык – это одновременно и уличный сленг, доходящий до блатного жаргона, и филологические изыски знатока мировой культуры. Он был вовлечен в мировую культуру, наверное, всем, и происхождением, и искусствоведческим образованием и поэтическим окружением. Что ж, был бы еще один неплохой представитель «филологической школы» в поэзии. Спасла его глубинная волжская рыбинская провинциальность, никогда не покидавшая Кублановского даже в заграничных скитаниях. И потому ни эмиграция, ни погружение в культуру, ни элитарные собеседники не смогли засушить его живое, пусть и медленное слово.

Не надо вслед за обновленцами
нам перекрещиваться снова.
Мы остаемся ополченцами
не всеми преданного Слова.

Не скрываю, мне ближе поздние стихи поэта. Уверен, что по складу таланта и по характеру своему он принадлежит к тем творцам, кто долго играется, копит силы, набирает мастерство, не теряя при этом энергии, и достигает вершин не в двадцать-тридцать лет, как иные его друзья по СМОГу, давно уже ушедшие в мир иной, а уже на переломе, по пути обрастая и своей сложной судьбой и признанием более именитых современников. Кстати, очень верно характер его поэзии охарактеризовал критик Павел Басинский: «Образ Кублановского раздваивается от великолепного стихотворца, несомненного мастера и даже в некотором роде стихотворного аристократа до смиренника, послушника, сторожа или служки в поэтическом храме, где ему любовно знакома каждая мелочь, где он может передвигаться в темноте с закрытыми глазами и никогда не оступится». Но его аристократизм какой-то в хорошем смысле дремуче провинциальный. Впрочем, давно уже русские мальчики из провинции, любящие литературу, и знают её гораздо лучше верхоглядов-москвичей, и служат ей вернее и самозабвеннее. Вот уж на самом деле, забыв и об эмиграции Кублановского и о его раскалённом антикоммунизме, прежде всего вижу в нём с юности ополченца русского поэтического слова.