Поколение одиночек

Никуда не пойду я, тоской томим,
Потому что русской души оплот
Здесь остался, здесь, утвержденный им
Камень духа, кремень среди болот.

Кто поднимет выпавший светлый стяг,

Перельет народу живую кровь?
Позвонки роняет его костяк,
Злоба дня ликует, скорбит любовь.

Иль небесной битве исхода нет?

Божьей рати надежнее будет с ним?
Вот и призван Юрий, как Пересвет,
От речных излук, от земных равнин…

Лишь недавно написал Николай Дмитриев стихи о своем погибшем поэтическом кумире, и вдруг так неожиданно ушел вослед за ним. Зачем? Не так уж много сейчас осталось на Руси поэтов такого уровня таланта. Впрочем, если говорить о своих старших собратьях, которых Николай высоко ценил, был среди них гораздо более схожий с ним и судьбой, и стихами, и линией поэтического поведения замечательный уральский поэт Алексей Решетов, еще один из славной плеяды «детей 1937 года».

Я мчался в пермские края
В вагоне из металла,
От соловья до соловья
Секунда пролетала.

Фабричный дым – секундный бред.

Я тер виски, и властно
Болотных запахов букет
В мое окно ворвался…

Он знал себе цену, знал, чего он хочет добиться в поэзии, знал, каким путем ему надо идти. Но совсем не отвергал стихи непохожих на него сверстников. Ценил метафоричность Ивана Жданова, духовные стихи Ольги Седаковой и Олеси Николаевой, сказовую небывальщину Николая Глазкова. Из него никак не вылепить примитивного деревенского стихоплета. Да и поэзию он знал лучше иных изощренных новаторов. Просто ему не хотелось очарование жизнью заменять избыточной барочностью, очарование природой – литературными реминисценциями, любовь к людям – любовью к филологии. Он был простым настоящим поэтом. Простодушным виртуозом стиха. Мастером русского лиризма.

Он ничем никогда не выделялся из толпы своих сверстников. Его можно было не заметить где-нибудь на литературных сборищах среди многочисленных графоманов… до тех пор, пока он не начинал читать свои стихи. В своем простодушии он как-то умело обходил и всех наших литературных «комиссаров в пыльных шлемах», никогда не подлаживаясь под их генеральные указания.

«Пиши о главном», – говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.

О желтых окнах наших сёл.

О следе санном,
Считая так, что это всё —
О самом, самом.

Пишу о близких, дорогих

Вечерней темью.
Не почитая судьбы их
За мелкотемье…

Это же был смелый вызов, брошенный в начале семидесятых годов номенклатурным структурам. Определение своего земного, человеческого главного пути на нашей грешной земле. Он был поэтическим оправданием земного поколения, рожденного в пятидесятые. Он и в мистике своей простодушно шел к Православию, минуя новомодные поэтические увлечения.

Зачем он вообще ушел так рано в мир иной? Для меня это остается загадкой. Еще недавно, дня три назад, стояли с ним в фойе писательского дома в Хамовниках, говорили о предложенной мной теме книги о нашем поколении «Эпоха одиночек», взгляды совпадали во многом, он говорил о своей, на его взгляд, неудавшейся судьбе, о природе русского поэтического таланта, о тревожном пути нашего брошенного в пустоту застоя поколения. Он один из немногих в Москве высоко ценил провинциальную русскую поэзию, знал многих своих сверстников из дальних сибирских и северных городков и поселков. Он и себя всю жизнь считал провинциальным поэтом, не стыдился этого звания, верил в особую сокровенную судьбу этого многочисленного сословия. Он отважился написать стихотворение «Провинциальные поэты», подчеркнув их мистическую в истории России роль.