Поколение оттепели. Воспоминания

Я понимала, что сын и муж правы, и мне придется смириться. Но я не могла просто взять и уехать, все бросив, даже если бы нам завтра выдали разрешение. И я затеяла сложный обмен, чтобы переселить маму в нашу квартиру, а ее старую квартирку поменять на что-нибудь более подходящее для Сергея. На тот момент ни старший сын, ни мама уезжать не собирались. Сергей только что женился на женщине, которая мне сразу понравилась. Звали ее тоже Людмила. У нее была дочь от первого брака и мама. Об отъезде они даже не помышляли.

Были и другие дела, требовавшие внимания и, главное, времени. Стоило справиться с одним, как тут же возникало следующее. Подсознательно я, конечно, оттягивала наш отъезд.

* * *

В конце апреля 1976 года мне позвонил Юрий Орлов и предложил встретиться у Большого театра. Об Орлове я слышала еще в 1956 году — его вместе с тремя коллегами исключили из партии и уволили из Института теоретической и экспериментальной физики после выступления на партсобрании, где обсуждался доклад Хрущева. "Террор, проводившийся правительством, отразился не только на экономике страны, но и на всех сторонах советской жизни. Он изменил нас самих… Чтобы больше не повторилось то, что произошло, нам нужна демократия на основе социализма!" Непривычные речи подействовали на партийное начальство, как красная тряпка на быка, и оно бросилось в бой за чистоту идеологии, не вникая в суть высказанных — и выстраданных — мыслей, а расценив их как антипартийную критику ЦК.

Орлову удалось найти работу только в Армении. Теоретическую физику пришлось оставить. Он занялся разработкой нового ускорителя, защитил докторскую диссертацию, был избран членом-корреспондентом Академии наук Армянской ССР.

Вернувшись в Москву в 1972 году, он присоединился к кругу диссидентов. Невысокого роста (ниже меня), с копной вьющихся рыжих волос (друзья прозвали его прическу "Анджела Дэвис"), Орлов — не в пример многим из нас — умел слушать. Его краткие, меткие замечания обыкновенно преследовали одну цель: направить беседу в русло интересующих его вопросов. Он нас изучал, изучал движение, возникшее в годы его вынужденного отсутствия.

Вскоре его подпись стала появляться под диссидентскими петициями. В сентябре 1973 года в ответ на нападки прессы на А. Д. Сахарова Орлов написал открытое письмо Брежневу с тринадцатью вопросами, касающимися опасного отставания науки, неэффективности экономики, одиозности политического управления и взаимоотношений граждан с государством. "Самой крупной ошибкой марксистской теории общественного развития является то, что в теорию не вошли врожденные духовные потребности и качества человека. По существу, марксизм отрицает их наличие в природе человека. Однако это предположение не является доказанным научно, то есть методами экспериментальной биологии, биохимии и биофизики".

Основная мысль письма заключалась в том, что идеологическая нетерпимость, не допускающая таких естественных проявлений жизнедеятельности человека, как свобода выбора и свобода самовыражения, ведет страну к научной, экономической и культурной деградации. Избежать этого можно только с помощью демократических свобод. И автор — в форме вежливых вопросов типа: "согласны ли Вы, что…", "не кажется ли Вам….", "не разумнее ли нам…" — излагал насущные потребности общества: переход на современный уровень более свободных отношений, свобода печати без политической и идеологической цензуры, свободный выезд за границу и обмен информацией, гласность, свободная инициатива в хозяйственной деятельности.

Последний из тринадцати пунктов был уже не вопросом, а утверждением: "Вы, очевидно, понимаете, что сажать оппозиционеров в психдома и калечить их там уколами — это мерзость вроде стерилизации политических противников в Третьем рейхе. Здесь мне, в сущности, не о чем спрашивать".

Письмо осталось без ответа, а Орлов без работы. Чтобы поддерживать семью, пришлось заняться репетиторством. За его квартирой установили постоянную слежку. Как-то в компании я слышала, как он говорил о том, что несмотря ни на что надо продолжать попытки принудить власти вступить в диалог с обществом. На одной вечеринке, когда мы подняли бокалы "за успех нашего безнадежного дела", он отказался присоединиться к нашему традиционному тосту:

— Если бы я считал дело безнадежным, я бы не тратил на него время.

* * *

Когда я пришла в сквер у Большого театра, Орлов уже был там. Мы сели на скамейку ближе к Детскому театру и по привычке стали оглядываться по сторонам в поисках гэбистского хвоста. Не заметив никого подозрительного, мы повернулись друг к другу и одновременно рассмеялись. Двое респектабельных людей среднего возраста — мне сорок восемь, ему пятьдесят два, мы не прячем краденое, не торгуем из-под полы, не распиваем спиртное — чего же нам опасаться?

— Люда, вы читали Хельсинкские соглашения? — начал с вопроса Орлов.