Поколение оттепели. Воспоминания

Мало того что мама оставалась одна, ей уже исполнился семьдесят один год, и бросать ее в квартире без телефона, где она не сможет ни вызвать врача, ни позвонить друзьям, было просто недопустимо.

— Ну а если телефон не включат, ты что, собираешься остаться? — кипятился Коля.

Он по-прежнему опасался, что я угожу в тюрьму, если буду тянуть с отъездом.

— Если телефон не включат, я останусь, — заявила я.

Для мамы это было уже слишком.

— Уезжайте! — закричала она. — Уезжайте скорее!

Пятьдесят лет мама не повышала на меня голос, но теперь вдруг воспользовалась своим родительским правом. После того как в нашей квартире у нее на глазах арестовали Орлова, она поняла, что мне угрожает. А лагерь не место для ее дочери.

* * *

Мы с Колей и Мишей покидали СССР. Вылет был намечен на 22 февраля 1977 года. Перед арестом Орлов поручил мне представлять группу за рубежом. Я понимала, по крайней мере теоретически, какая миссия меня ожидает. Я должна бороться за освобождение арестованных членов группы, организовать публикацию наших документов, убеждать правительства и общественность демократических стран оказывать давление на СССР, заставляя его выполнять гуманитарные статьи Хельсинкских соглашений. Я готова была делать все возможное для осуществления задач группы, но как это будет выглядеть практически? Иностранными языками я не владела, у меня не было ни связей за границей, ни опыта публичных выступлений, не говоря уже о лоббировании в парламентах или формировании общественного мнения в странах, где я никогда не бывала.

И вот мы, трое "западников", летим на Запад. Летим по вызову из Израиля, якобы от родственников, которых у нас там отродясь не было. Вызов нам прислал мой друг Юлиус Телесин, назвав меня своей двоюродной сестрой. Нам предстоит проделать путь по маршруту, отработанному для тех, кто по израильским приглашениям направляется в США. Через несколько часов мы приземлимся в Вене. Оттуда полетим в Рим, затем в Соединенные Штаты. Это могло бы стать прекрасным путешествием, будь мы туристами. Но мы — эмигранты, пути назад у нас нет.

Я не могла заставить себя думать о Европе или об Америке, всеми мыслями я была в Москве. Я больше никогда ее не увижу, никогда не увижу маму, Сережу, Ларису, не увижу толпу друзей, приехавших в аэропорт попрощаться, никогда. Никогда. Никогда.

Как только самолет пересек советскую границу, Коля достал из кармана плоскую бутылку коньяка и три деревянных рюмочки с хохломской росписью — прощальный сувенир от кого-то из предусмотрительных друзей. Мы выпили. Я почувствовала, что у Коли отлегло от сердца: теперь он мог быть уверен, что его жена не окажется за решеткой.

Я не испытывала ни радости, ни горя, скорее что-то вроде оцепенения. Возможно, сказалась усталость и неописуемое напряжение последних месяцев, не оставлявшее места для эмоций. А возможно, это была защитная реакция — психика сопротивлялась всем этим невыносимым "никогда" предстоящей жизни в изгнании.

* * *

Старший сын с семьей остался в Москве. Телефон в его квартире, так же как и у мамы, был в черном списке — их не соединяли со звонившими из-за рубежа. Письма я старалась передавать через знакомых американцев. Некоторые готовы были исполнить мои поручения к членам Московской Хельсинкской группы. По приезде в Москву они звонили Сереже, договаривались о встрече, передавали ему письмо и подарочек. Он отводил их к кому я просила. Так сын стал моим главным связным с группой.

В КГБ, похоже, об этом знали и сразу после моего отъезда всерьез принялись за Сережу. Ему исполнилось 30 лет. Выпускник Бауманского училища, способный инженер, он был специалистом по автоматическим системам управления. Работа ему нравилась, и на работе им были довольны.

Прошло несколько недель после моего отъезда, когда его впервые вызвали в КГБ. Он пришел по указанному в повестке адресу и оказался в частной квартире — во всяком случае так это выглядело. Беседовали с ним два сотрудника, один пожилой, другой молодой. Старший, как понял Сережа, был тот самый Владимир Павлович, который был моим куратором. Начали с вопроса: "Почему вы остались, а не поехали с мамой?" Сережа сказал, что уезжать не хочет. Тогда ему объяснили, что, живя здесь, в Советском Союзе, он должен выполнять долг советского человека — в данном случае рассказывать им о всех маминых контактах и знакомых в Москве.

У Сережи, конечно, не было ни малейшего желания принять это малособлазнительное предложение, но он не знал, как лучше ответить, чтобы не навредить себе. Поэтому сказал, что должен подумать, а сам на следующий день побежал к Софье Васильевне Каллистратовой, защитнице и консультанту диссидентов.

Выслушав Сережу, она произнесла примерно следующее:

— Видите ли, если вы намерены отказаться от их предложения, то должны сделать это в максимально доступной для них форме. Я бы рекомендовала, извините меня, послать их на… — и пожилая интеллигентная женщина употребила хорошо известное русское слово.