Поколение пепла

Впервые за этот день Данилов увидел настоящую ненависть в глазах. А еще всю жизнь того как на ладони: детство в грязных подворотнях, первую рюмку в пять лет и первый срок в пятнадцать, тюрьмы и лагеря, где из плохого человека сделали очень плохого. А у него самого в это время были любящие родители и возможность учиться любимому делу, а потом работать без напряжения, вообще не думая о земном. Конечно, он стал человеком другого склада.

А этот всю жизнь варился среди таких же, как он. А нормальных людей и на воле, и в тюрьме видел только в качестве жертв.

Но даже если дело не в среде, а в последовательности генов, то и тут нет его, Сашиной, заслуги. Только слепой случай, игра хромосом. Мог ли тот подвести их к этой точке, поменяв местами? Трудно поверить, но кто знает. И что тогда жизнь человеческая, если не траектория элементарной частицы? Или пули, вышибающей из черепа мозг.

В этот момент Богданов нажал на спуск.

– Матерый зверюга, – произнес Владимир, глядя на труп, будто охотник, заваливший лося. В голосе звучало что-то сродни уважению. – Бугор! Ничего нам не выдал.

– Ну, надеюсь, теперь все, – Данилов оттер пот с абсолютно сухого лба. – Дело сделано?

Как же он ошибался.

– Нет, все только начинается, – услышал он совсем рядом скрипучий голос Ключарева, который вышел из-за раскуроченного здания почты и встал рядом с Богдановым. – Ну, творческие мои, хватит прохлаждаться, – голос командира был хриплым. – У меня для вас задание. Тоже творческое.

«Какие к чертям творческие?» – подумал Александр. Раньше творчества в их жизни – существовании офисного планктона – было ноль. Оно появилось сейчас, когда они творили новый народ, трудясь на земле. Сам он раньше был фрилансером, копирайтером, рефермейкером. Все лишь бы руками не работать и получать что-то кроме скромной зарплаты учителя. А теперь не видел ничего унизительного в работе лопатой. И очень был бы рад поменять автомат обратно на свою родную штыковку.

– Значит так, – снова заговорил Ключарев. – К городу едет колонна. Скоро тут будут их друзья. Нам придется драпать. Поэтому все пленные через двадцать минут должны быть мертвее этих бревен. Вы понимаете, Женевская конвенция не актуальна. Все, приступайте. И помните, что умереть легко. Жить трудно.

Богданов тут же начал собирать добровольцев в расстрельную команду. Но все только смотрели друг на друга и молчали.

Тогда Владимир матюгнулся.

– Вы что, толстовцы? А в бою вроде не трусили. Ну ладно, добровольцами назначаются… – и он стал быстро выкликивать имена, выбирая самых бывалых. Всего получилось двадцать имен, вернее, позывных.

Данилова и людей из отделения Змея среди них не оказалось.

Александр уже хотел отойти подальше и присесть, когда услышал наполненный яростью крик Богданова:

– Да я тебя сам шлепну, Ганди недоделанный!

– Мы не звери, – ясно отвечал ему незнакомый голос. – Не надо им уподобляться. Отпустим их, они против нас больше воевать не будут.

– Им скажут, и они будут, – видно было, что Владимир сдерживает себя изо всех сил. – А депортировать их некуда. И запереть негде. А ты вообще-то в боевой обстановке. И это приказ, – лицо сурвайвера было абсолютно белым, и это был плохой знак, – Игнорируешь его, и я тебя сам ликвидирую.

Данилов подошел поближе.

Перед замполитом Богдановым стоял человек, которого Данилов видел всего пару раз – среднего роста, плохо выбритый, он работал в котельной и одновременно библиотекарем, до войны был исполнителем бардовской песни, ролевиком. Но в армии служил и силы был неимоверной. А как иначе таскать меч и полные доспехи, пусть даже и бутафорские? Изредка бренчал на гитаре и теперь. Данилов терпеть не мог его музыку, но женщинам нравилось: от пятилетних девочек до пожилых матрон. Это позволяло Тимуру, так его кажется, звали, быть еще и дамским угодником.

«Какое мне к черту дело до него? Ну какое? Разве без его песен обеднеет человечество?»

К черту песни. Им нельзя допустить разобщенности. А зная темперамент Богданова, можно предположить, что сейчас будет труп. И моральный дух остальным это не поднимет.

– Я могу! – неожиданно для самого себя вмешался Данилов. Он сказал это громко и четко. Все головы повернулись к нему. Кто с презрением, но в основном с недоумением.

– Так-так, – Богданов пристально посмотрел на него. – Есть у меня тут непротивленец. И есть сопротивленец.

Он имел в виду кампанию гражданского Сопротивления.

– Это даже хорошо, Санек. Искупай свой грех. В том, что сейчас русские в России убивают своих, есть и твоя вина. «Жулики и воры, шагом марш в оффшоры!» Не забыл?

Данилов понял, что Владимир не шутит. Что и вправду считает, что Сашина личная вина есть в страшном августовском холокосте. Просто раньше этого не высказывал.

– Нет, не забыл. И не жалею.

– Это бесы в тебе не жалеют. Ничего. На том свете нас всех взвесят точными весами. А пока иди и выполняй. Они, – он указал на пленных, – на твоем месте не колебались бы ни секунды.

С этими словами православный сталинист коротко кивнул бойцам и удалился.