Поколение победителей

Сразу же после этого Вовчик выписался из больницы. То есть, никаких документов, требующихся, вероятно, при данном действии, он оформлять, конечно, не стал; просто заглотил пиво, оставшееся от вчерашнего, и велел Виленке, чтоб она притаранила ему рубашку и джинсы.

– Позвоню, – коротко сказал он, зашнуровывая кроссовки.

Виленка спросила:

– Что же ты тогда номер телефона у меня не берешь?

– А зачем?

– Ну, чтобы, значит, действительно позвонить.

– Ладно, не сепети, – с досадой оборвал ее Вовчик.

Через полчаса он уже выходил из метро на площади Непокоренных. День был солнечный, теплый, и осень чувствовалась лишь в необыкновенной прозрачности воздуха. Виделось далеко, очень ясно, во всех подробностях, и, естественно, первое же, на что обратил внимание Вовчик, приложив руку к глазам, это то, что «губа», из-за которой, собственно, и начался весь сыр-бор, оказывается, исчезла, поток транспорта теперь, не сворачивая, свободно вырывался на площадь, место по правую сторону от угла было заасфальтировано, а чуть дальше, где когда-то располагались ларьки, была устроена небольшая автостоянка.

– Вот это блин… – задумчиво сказал Вовчик.

Жизнь за эти три месяца, видимо, в корне переменилась.

А когда он в растерянности подергал железную дверь дежурки, на которой теперь почему-то висела табличка «Подростковый клуб „Самострел“, к нему сразу же подошли трое накачанных, одетых в униформу парней и вполне миролюбиво спросили, чего, собственно, ему здесь надо.

Вовчик, в свою очередь, поинтересовался, кто держит площадку. Парни объяснили ему, что площадку эту уже давно держит Леха-Чумной.

– А где Кабан? – несколько озадаченно спросил Вовчик.

– Какой Кабан?

– Ну, который, блин, был здесь раньше, в натуре.

Выяснилось, что ни о каком Кабане парни слыхом не слыхивали. Кабана, по их мнению, здесь вообще никогда не было. Да и миролюбия их хватило только на первые две-три минуты. Дальше они уже напрямую спросили у Вовчика, мол, какие проблемы? Нечего тут, понимаешь, блин, двери пробовать.

– Ладно, мастера, все путем, – независимо сказал Вовчик.

Двойняшек на улице Ленинского Комсомола он тоже не обнаружил. Нырок, промышлявший по чейнджу, исчез, не оставив, по-видимому, никаких следов. Девки у строительного вагончика дежурили какие-то абсолютно неведомые. И даже «Золотой уголок», куда Вовчик после некоторых колебаний все-таки заглянул, совершенно поменял облик и выглядел диковато. Назывался он теперь почему-то, на хрен, «Бронзовый закуток», вместо Гоги топтался за стойкой бровастый хмырь в черной футболке, в стены зачем-то вмазаны были зеркальные треугольнички, а за столиками, потягивая через соломинку какое-то разноцветное пойло, как хозяева, располагались девки и пацаны, в кожаных куртках.

К Вовчику сразу же подошли и предложили взять дури.

– Хорошая дурь, свежая, мастер, не сомневайся.

– Да пошли вы туда-сюда, – хмуро ответил Вовчик.

– А чего? – спросили его.

– А то, что не употребляю!

Только дури ему еще ко всему не хватало.

В общем, единственная знакомая рожа, которая проявилась, была у Мормышки. Да и та посмотрела на Вовчика, как на доисторического человека .

– Кабан, говоришь? Помню я Кабана. Но это же когда было?

– Месяца три назад, – настойчиво сказал Вовчик.

Мормышка шмыгнула носом и радостно заключила:

– Вот видишь!..

Тут же поднырнула в окошечко и посоветовала брать вон ту, с желтоватой головкой.

– Остальное – фуфло. Это я тебе, как старому знакомому, рекомендую.

От ларька Вовчик отъехал, сжимая в руке бутылку «Синявинской». Постоял две минуты, оглядывая прохожих, которые обтекали его, точно дерево. Снова посмотрел на то место, где когда-то находилась «губа». А затем покрутил бутылку и небрежно отбросил ее в сторону.

Бутылка попала на выступ булыжника и разлетелась.

Тут же снова возникли те трое накачанных, бритоголовых парней, которые уже подходили. Они посмотрели сначала на весело поблескивающие осколки, потом – на Вовчика. А затем, по-видимому, главный из них цыкнул зубом.

– Ну все, мастер, – спокойно сказал он. – Привет. Допрыгался.

Двое других сразу же цепко взяли Вовчика под руки.

– Нарушение общественного порядка. Пошли!..

– И куда?

– Вон туда, мастер, – сказали парни, – под арочку.

– А зачем?

– Ну, это мы тебе сейчас растолкуем.

Во рту одного из них жирно блеснула фикса. Проехал автобус и протащил за собой синий шлейф дыма. Маракоша, высунувшаяся из ларька, утянулась обратно. Солнце светило так, что приходилось щурить глаза.

– Ну что, мастер, сам будешь двигаться или тебя отнести?

– Ладно, пошли, – лениво, как в прежние времена, сказал Вовчик.

Долго еще на толчках, примыкающих к площади Непокоренных, у обменников, где народ потихоньку сшибал на доллар копейку, у синюшных разливов, которые вдруг расплодились на улице Комсомола, принимая законный фунфырик, рассказывали эту историю. Как какой-то чумырь, который то ли приехал откуда-то, то ли недавно освободился, ни с того ни с сего прицепился к «быкам» самого Лехи-Чумного, как больной, пошел с ними во двор, чтобы продолжить разборку, и там отметелил их так, что Зюка, Бебеня и Чемодур попали в больницу.