Поколение справедливости

Но я не могу перестать чувствовать то, что чувствую; это уже не шум подавленных способностей, с которым можно было бороться, теперь это гораздо сильнее меня. Собравшись с остатками рассудка, я оглядываюсь. Людей все еще слишком много. Закричит одна из нас – и вторая отзовется; и тогда мой секрет станет известен всем. И я знаю, что Агата уже не в силах сдерживаться, ее ярость обжигает меня подобно бушующему пламени.

Она все еще держит меня за руку; провернув ладонь, я обхватываю ее предплечье в ответ, прикрывая глаза.

Ярость – это пламя.

Когда-то оно пугало меня, но теперь я могу его контролировать; сосредоточившись, я вызываю в памяти ощущение колесика горелки, которое обхватываю пальцами, постепенно убавляя огонь, усмиряя его, делая тише, спокойнее…

Не сейчас, Агата.

– Не сейчас, – выпуская мою руку, повторяет она, как эхо. Даже не открывая глаз, я знаю, что ее ярость затихла, но не ушла, нет: она спряталась, чтобы в нужный момент вернуться во всей своей силе. Знаю – потому что чувствую то же самое.

– Не сейчас, – вновь говорит она, цепляя на лицо невыразительную маску профайлера.

– Не сейчас. – Мои слова звучат как обещание.

#Эпилог

Допросы идут уже третий день. Допрашивают весь Корпус, и тем, чья очередь еще не пришла, разрешают покинуть казармы только для того, чтобы ровным строем проследовать в столовую. Я притворяюсь, что нехорошо себя чувствую и, так как я все еще состою на учете у доктора Константина, перед допросом меня отправляют к нему на осмотр.

Мне выделяют всего лишь десять минут. В допросную приходится отправиться сразу же после медблока.

Мой допрос ведут два капрала в присутствии профайлера, невысокого молодого человека немногим старше меня. Глаза расспрашивающей меня девушки затуманиваются, и она, вздрогнув, прерывается на полуслове, с подозрением оглядываясь на седовласую: похоже, капралу уже приходилось слышать крик. Впрочем, сейчас проф молчит.

Кричу я.

Константин был прав – эффект крика кроется не в звуке; его воздействие начинается еще до того, как профайлер открывает рот. Крик беззвучен всего лишь несколько мгновений, поэтому мне приходится как следует сосредоточиться, чтобы вовремя остановиться. Я кричу – и молодой человек оседает на стуле, вызывая испуганные возгласы капралов; впрочем, он достаточно быстро приходит в себя.

Берилл. Это имя, которое ему дали.

Второму капралу, который возобновил допрос, даже невдомек, что, отвечая на его вопросы, я веду беззвучный диалог с сидящим рядом с ним седовласым.

Я чувствую радость Агаты – этот профайлер ей знаком, они уже слышали друг друга прежде, до того, как их начали травить процином.

Подожди, Агата. Скоро, совсем скоро мы услышим их всех, и теперь их даже больше, чем ты помнишь.

Но пока что нужно затаиться. Общаясь между собой, Агата и Берилл не используют слов – только образы и эмоции, поэтому мне приходится приложить все свои силы, чтобы донести до Берилла необходимость притворяться, будто ничего не изменилось, будто он все так же одинок. К счастью, Агата оказывается достаточно умной для того, чтобы тут же не раскрыть Бериллу все положение дел: вряд ли он сейчас сможет сдержать свою реакцию.

Я чувствую все то же, что чувствуют Берилл и Агата, и вижу то, что видят они; и точно так же я открыта для них. Я слышу отзвуки того многоголосия, что прежде звучало в сознании каждого седовласого, помню, как это – быть частью большого целого, как это – быть повсюду. Наверное, так же ощущала себя Электо, подключаясь к системам…

Я сосредотачиваюсь на словах капрала, приглушая ощущения Берилла и Агаты. Он наконец-то подошел к тому, ради чего и ведутся все эти допросы.

Он спрашивает меня о Линкольн.

Нам сказали, что капрал Линкольн погибла, сражаясь с малодушными. Очередная ложь.

Линкольн и есть стрелок, что убил Бенедикта. И пока что она еще жива; ее держат на каком-то техническом уровне, пытаясь вытащить из нее сведения о малодушных.

Я знаю это, потому что чувствую не только Агату и Берилла, но и ее; эта струна звучит в моей голове совсем тонко, едва слышно. Я не могу дотянуться до Линкольн, но все равно улавливаю эхо ее эмоций.

Я не единственный профайлер во Втором поколении. Линкольн такая же, как и я.

Но она даже не знает, что коснулась моего сознания.

Каждый раз, когда ее начинают пытать, – я чувствую это.

Наши родители, Первое поколение, были носителями спящего гена, который, пробудившись в процессе Ускорения, вмешался в развитие мозга, внеся свои изменения; отсюда и появилось сходство профайлеров с силентами в неумении говорить и мыслить, как обычные люди. Но Второе поколение наследует этот ген уже разбуженным, и мозгу в ходе Ускорения не приходится перестраиваться, потому что он обладает всеми необходимыми структурами уже с момента рождения.

Все это Константин успел пояснить мне за те несколько минут, что у нас были.