Поколение влюбленных

Когда я впервые сидел у тебя на кухне, а ты заваривала кофе с корицей, я думал, что ты мой последний шанс. Если он не оправдается, я не смогу начать еще раз, поверить еще раз. Понимаешь? Я достаточно хорошо знаю себя, чтобы предсказать это.

Не нужно было меня спасать, Саша. В этом не было необходимости. Мне хотелось жить, потому что я знал, что у меня еще есть шанс, что просто не пришло время. Я знал, что буду жить и постепенно боль уйдет, как уже уходила. И тогда я смогу посмотреть на мир обновленным.

Ты поторопила ход событий и этим лишила меня последнего шанса. Я слишком люблю тебя, чтобы удовлетвориться твоей жалостью и тем более твоей жертвенностью.

Я не хочу, чтобы ты приносила себя в жертву ради меня.

Не буду говорить банальностей вроде того, что мне теперь незачем жить. Наверное, есть зачем. Можно найти при желании много причин и поводов, чтобы жить. Только желания нет.

Мне неинтересно знать, что будет дальше. Мой путь исчерпал себя. А ты так и не поняла, что я любил тебя больше, чем кого-либо…

И подпись — «Игорь».

23

Это было только вчера, и мне странно, что это реальность.

После девяти вечера, когда город уже посинел в приливе ночи, мы с Матвеем сидели у меня на кухне. Он — с пьяными глазами, весь какой-то скособоченный. На моем кухонном столе желтого цвета лежал ноутбук с письмом Игоря на мониторе. Матвей тупо смотрел на него, положив руки на стол, а голову на руки — так, что его подбородок выступил вперед и придал лицу нелепое вызывающее выражение. Я сидела напротив, на табуретке, поджав обе ноги и обхватив руками колени. Ненавижу, когда мерзнут ноги, а по полу, несмотря на лето, тянуло сырым холодом дождливой ночи.

— Ну что — понял, спасатель чертов? — спросила я.

И тут вдруг Матвей посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом и спросил:

— А что, по-твоему, я должен был понять?

Это было уж слишком. Я тут, понимаешь ли, откровенничала, распиналась, с кровью выдирала из памяти воспоминания о худших днях моей жизни, а этот самоуверенный тип смотрит на меня спокойным взглядом и делает вид, что не было сказано ничего особенного!

— Знаешь что? — сказала я, с трудом сдерживая ярость. — Иди ты к черту! Сейчас же вали отсюда! Слышишь?! Вали!

— Стоп-стоп, Саша, — он вместе со стулом отодвинулся подальше, словно действительно опасался, что я на него сейчас брошусь, — погоди. Ты чего так завелась?

— Что тебе еще непонятно? — зло спросила я. — Скажи, что тебе непонятно? Мы обречены! Тебе еще нужны доказательства? Мы — орудия смерти, такие же, как трамваи, или лезвия, или случайно падающие кирпичи! Только еще надежнее! Нам не требуется ничья помощь, чтобы истребить себя! Что бы ты ни делал, ты только приблизишь смерть, даже если тебе вначале будет казаться по-другому!

— Ну успокойся, Саш, я не собирался выставлять тебя дурой, — примирительно сказал Матвей, угадав причину моего бешенства, — я всего лишь хотел сказать, что один случай, какой бы трагичный он ни был, еще ничего не доказывает. У тебя нет статистики!

И он про статистику! Я замолчала и уставилась на него. Ободрившись, Матвей продолжал:

— Я понимаю, что для тебя этот случай стал крахом всего, на что ты надеялась. Но подумай, Саша, мы же не знаем наверняка, насколько наши предположения соответствуют истине. Ты знаешь, какое количество суицидов происходит почти спонтанно, в состоянии аффекта? Очень многие самоубийцы даже не держат в голове такое намерение — до самого последнего момента.

— К чему ты это? — угрюмо спросила я.

— К тому, моя дорогая впечатлительная девочка, что никто точно не может знать, в какой момент ему приспичит, прости за грубость, полезть в петлю. Это он тебе написал, что его сломала ты. Но с тем же успехом можно сказать, что ты подарила ему несколько дополнительных месяцев жизни. И бьюсь об заклад, это были не худшие месяцы для него.

— То, как они завершились, все обесценивает, — пробормотала я. Внезапно начала болеть голова, словно я пила весь день.