Покорение Крыма

   — Зачем?

   — Когда паша станет приближаться — выйти навстречу и предложить вести переговоры прямо в поле. Войско должно окружить посольство и к городу не подпускать.

   — А дальше?

   — Будут уговаривать отступиться от требований.

   — А как же подписание договора?

   — На ваших условиях хан его не подпишет.

   — Так хан решил?

   — И хан. И диван... Между прочим, хан опасается, что не все татары могут восстать. Вы, русские, правильно сделали, — усмехнулся Бекир, — когда минувшей зимой позаботились о поставке сюда хлеба. Эта помощь произвела на голодных татар доброе впечатление... Многие вам верят!.. Только польза от этой веры невелика: за ханом они не пойдут, если, конечно, силой не принудят, но и за вас сражаться не станут.

   — Коль часть народа за нас — уже неплохо, — деловито заметил Веселицкий. — Пусть мирно сидят по домам, а с ханом генерал Прозоровский сам справится!

   — И с турками?

   — И турок бивали! — с некоторой запальчивостью воскликнул Веселицкий. А потом уже спокойнее добавил: — Ко мне заходил человек от Багадыр-аги, просил дать разрешение для переезда на Таман к армянским купцам, что товары в Крым возят. Говорил, что, если я не дам купцам пропуск, коварные султаны ограбят их и пленят. Я сказал, что подумаю. Ты бы узнал, какая затея готовится...

На следующий день Бекир сообщил:

   — По побуждению Джелал-бея человек этот повезёт письмо к Мехмет-Гирей-султану, чтобы тот передал его Порте.

Веселицкий достал из сундука кошелёк, протянул Бекиру:

   — Здесь сто золотых!.. О чём письмо?

Бекир сунул руку в карман, вынул смятый листок, отдал резиденту.

Джелал-бей просил турок оказать поддержку в готовящемся восстании:

«Мы денно и нощно проливаем слёзы, ожидая того вожделенного времени, когда придёт помощь. Хотя простой народ наш собран и вооружён, но он ни к чему не способен. Простой народ если бы не боялся нас, то уже принял бы подданство...»

Проводив Бекира, Веселицкий поручил Анисимову изготовить копию письма и с нарочным рейтаром послал её Долгорукову. От себя же добавил прошение: определить Бекиру, ставшему крайне важным конфидентом, ежегодное жалованье в 900 рублей.

«Так он дешевле обойдётся, — подумал Пётр Петрович, тоскливо поглядывая на опустевший сундук. — А то давать по сотне за каждое письмо — по миру пойдёшь!..»

А Багадыр-аге он ответил уклончиво: дескать, непременно даст пропуск, когда получит разрешение Щербатова. И выразил удивление, что ныне на Тамане появились такие султаны, кои есть явные неприятели, подбивающие татар на разврат.

Багадыр-ага выслушал посыльного, обозвал резидента грязной свиньёй и пообещал со временем повесить.

* * *

Июнь — июль 1772 г.

Комендант Перекопской крепости полковник Кудрявцев проснулся поздно и долго сидел на кровати не одеваясь, бездумно глядя по сторонам. Его помятое лицо, нетвёрдый взгляд и слабые движения говорили о бурно проведённой вечеринке. Об этом же свидетельствовали пустые винные бутылки, беспорядочно рассыпанные на столе, остатки закуски, густо облепленные серыми мухами, и тяжёлый, спёртый воздух в комнате. Оторванный от ратных дел, от городской жизни, полковник страшно скучал в этой Богом проклятой степи и охотно предавался застольным развлечениям со всеми офицерами, проезжавшими через крепость. Вчера он отметил прибытие второй партии посольства Щербинина. Сегодня, 5 июня, ожидал последнюю, третью, партию с самим генералом.

Денщик без стука открыл дверь, просунул в щель голову:

   — Кажись, едут, господин полковник.

Кудрявцев поднял на него мутные глаза:

   — Мундир давай, поганец!

Денщик, махнув для виду пару раз щёткой по зелёному сукну, помог полковнику одеться и, отступив на шаг, застыл, держа в руках большое, подернутое паутиной трещин зеркало.

Кудрявцев натянул парик, заправил под него торчавшие за ушами слипшиеся волосы, затем тоскливо оглядел денщика. Вид у того был самый затрапезный: волосы всклокочены, пожелтевшая рубаха — несвежая и дурно пахнет, ноги босые, грязные.

Брезгливо скривив губы, полковник легко, без замаха, двинул его в ухо и дохнул перегаром:

   — Рожу умой, сволочь... И со стола прибери.

Протянув руку, он выхватил из миски сморщенное мочёное яблочко, сунул в рот, прожевал, сплюнул на замызганную скатерть семечки и шагнул к двери.

Запряжённая шестёркой каурых лошадей большая карета Щербинина первой прогремела колёсами по подъёмному мосту, втиснулась в узкие ворота вала, объехала ров и остановилась у крепостных ворот, по обеим сторонам которых выстроился почётный караул.

Полковник Кудрявцев напрягся, молодцевато выпятил грудь и поспешил к карете.

Изрядно уставший от долгого пути Щербинин из кареты не вышел, на приветствие полковника не ответил — только процедил вяло:

   — Проводи к месту.

Кудрявцев вскочил на козлы, стал указывать кучеру, куда следует ехать.

Карета скрылась за воротами, крутнулась раз-другой между казармами и остановилась у дома, предназначенного для обитания генерала.

Кудрявцев спрыгнул на землю, спугнув копошившихся в мусоре юрких воробьёв, открыл дверцу, подхватил под руку грузного Щербинина, неловко спустившегося с подножки.