Покорение Крыма

   — Мы не намерены заводить в них свои порядки. Распоряжаться будут хан и крымское правительство! Но для этого они должны быть независимыми... Вы сами на одной из конференций заявили, что Порта не сыскивает довольных способов к обузданию татар. А мы сыскали!.. Что ж вам теперь упрямиться?

Обресков выжидательно посмотрел на рейс-эфенди.

Тот, воздев глаза к потолку, поглощённый своими мыслями, казалось, совершенно не слушал посла. Но прозвучавший после долгой паузы ответ колыхнул сердце Алексея Михайловича.

   — Мы не против того, что Россия завоевала татар, — сказал вяло Абдул-Резак. — Военное право в её пользу... Но по причине утверждающейся между нашими империями дружбы мы просим о снисхождении к нашим требованиям.

Турецкий посол, впервые признав право России на крымские земли, проявил некоторую уступчивость резонам Обрескова. И здесь, воодушевлённый таким признанием, Алексей Михайлович сплоховал — потеряв присущую ему осторожность, он решил поощрить податливость Турок.

   — Я хотел бы огласить ещё один артикул, коему мой двор придаёт знатное внимание, — многообещающе объявил он. — Настоящая война уже обошлась нам в сорок миллионов рублей. Сумма эта по всякой справедливости должна быть удовлетворена... Однако, — голос посла стал медовым, — если Блистательная Порта даст согласие на все предложенные Россией артикулы, в том числе и справедливое решение татарского вопроса, то двор согласен уступить десять миллионов.

Абдул-Резак вспыхнул с ожесточением:

   — Я уже говорил, что не Порта явилась виновником войны! И разве Россия является победителем в ней?! Ваше предложение обидчиво — я его отвергаю! Надо ещё посмотреть, кто кому должен платить за убытки!

Алексей Михайлович мысленно обругал себя за неосмотрительность и, чтобы не обострять ситуацию, тут же предложил закончить конференцию...

На следующий день, когда он, всё ещё переживая за вчерашнюю оплошность, хмуро просматривал протоколы, подготовленные канцеляристами для отправки в Петербург, в его резиденцию прибыл очередной нарочный от Щербинина. Офицер привёз копию договора с татарами и прочие документы.

Алексей Михайлович торопливо отложил протоколы и углубился в изучение текста договора. По мере чтения статей его увядающее, озабоченное лицо теряло мрачность, расходилось светлыми морщинками, тепло и лучисто засветились глаза, весь облик приобрёл прежнюю уверенность и властность.

Он вызвал советника посольства Пиния и переводчика Сергея Лашкарёва, вручил им полученные бумаги и приказал к следующей конференции, назначенной на 21 ноября, подготовить точные переводы документов на турецком языке.

Долгожданный договор между Россией и Крымским ханством существенным образом укреплял позицию русской стороны — теперь с турками можно было разговаривать более решительно.

С первых минут восьмой конференции Обресков повёл себя напористо:

— Я прежде многократно объяснял, что взаимная безопасность границ обеих империй крепко связана с совершенной независимостью татарской нации. И мне не понятно то упорство, с которым вы отказываетесь признать очевидную вещь.

Абдул-Резак уловил перемену настроения русского посла, но о причинах её пока не догадывался.

   — Я не требую отнять у татар вольность, — натянуто сказал он, ощупывая Обрескова настороженным взглядом. — Но сами татары не станут жаловаться на Россию, если между нами учинится подобное постановление, иметь которое они не желают.

   — Не желают?

   — Конечно.

   — Откуда такая уверенность?

   — Я знаю татарские мысли.

   — В таком случае позвольте показать вам вещь, удостоверяющую как раз в обратном.

Алексей Михайлович достал из папки бумаги, полученные от Щербинина, переводы и протянул их рейс-эфенди:

   — Вот декларация татар, которая подтверждает, сколь они желали и ныне желают вольности... Об этом, кстати, уже сообщено всем европейским дворам.

(Последние слова он прибавил от себя, чтобы придать больший вес свершившемуся факту).

Абдул-Резак с застывшим, непроницаемым лицом долго читал переводы, потом неуверенно, с кислой гримасой произнёс:

   — Я сомневаюсь касательно подлинности сих бумаг.

Обресков изумлённо посмотрел на него:

   — То есть как сомневаетесь?.. Вы хотите сказать, что мы пошли на подлог?

   — Я этого не говорил... Но мне трудно понять: коль вы сами утверждали ранее, что Россия по вхождении в Крым могла истребить, пленить или рассеять татар, то зачем вам ныне делать их вольными?

   — Это проявление милосердия, свойственного человеколюбию её императорского величества!

Абдул-Резак кинул быстрый взгляд на лежащую перед ним декларацию, поднял голову, мрачно сказал:

   — Из всего того явствует, что татары принуждены были просить независимость, хотя внутренно оной не желали. Она несёт на себе образ принуждения, как, впрочем, и всё вами в Крыму сделанное... Я не могу верить этой декларации.

   — Желание искать вольность дано от природы каждому человеку. А эта декларация формально подтверждает желание татар быть таковыми.

   — Я не верю ей, — повторил рейс-эфенди.

   — Да почему же?!