Покорение Крыма

Попытка Казы-Гирей-султана утвердить себя сераскиром всех ногайских орд успеха не имела. Не помогла и поддержка Джан-Мамбет-бея. Несмотря на все его увещевания, предводители орд не торопились с ответом, выжидали. И всё больше прислушивались, что делается в таманской стороне, где обитали посланцы турецкого султана — новый хан Девлет-Гирей и его братья. А те понапрасну времени не теряли: слали и слали в орды своих нарочных с деньгами и подарками, с письменными ласкательствами и угрозами, стремясь поколебать нестойкое единство ногайцев, подвинуть их к разрыву с Россией и возвращению под покровительство и власть Порты.

Кал га Шабас-Гирей лично приехал к Джан-Мамбет-бею и, вручив ему ханские подарки, передал скрученное в свиток письмо.

«Да будет вам известно, — писал бею Девлет-Гирей, — что я прислан от турецкого султана в город Тамань для того, чтобы все вы были мне подвластными, в знак чего имею я от султана ферман и большое законное знамя. И поэтому прошу вас, для общего согласия, приехать в Тамань. А кто не согласится, тот будет сочтён мною и султаном противником магометанского закона».

Джан-Мамбет-бей выслушал — по своей неграмотности — зачитанное вслух письмо, задумчиво затянулся сизым табачным дымом, потом ответил дряблым старческим голосом:

   — Я не знаю, кто из нас останется в дураках — мы или хан, прибывший сюда воевать с Россией... Напрасно он грозит нам! Я, доживая восьмой десяток, видел на своём веку и грозные султанские ферманы, и турецкие армии числом побольше, чем теперь под рукой хана. Но видел я и разорение собственных жилищ, смерть моих людей, турецкое небрежение к нам... Стеснённый русскими войсками во время войны, я униженно просил великого везира пропустить мои кибитки через Дунай, обещал служить ему со своим народом против неприятеля. Но он отверг моё прошение!.. Я потерпел разорение и был вынужден просить милости у России. И, к удивлению, нашёл самое наилучшее понимание. Ибо всё, что я просил, для меня было сделано! Как щенят в зубах, я перенёс свой народ через Дон на здешние места, которыми вольно пользуюсь по милости России... Но сколько ещё бедных моих людей добывает себе хлеб в России? Право, их там больше, нежели находится у вас. Могу ли я после этого воевать против русских?.. Нет!.. И не буду, ибо никогда не забуду российских благодеяний... И скорее соглашусь умереть, чем нарушить учинённую присягу.

Седого бея поддержали мурзы:

   — Хотя мы и приняли бакшиш от хана, но помощи ему против русских не окажем!..

Едисанцы и буджаки, никогда особо не жаловавшие крымских ханов, за исключением покойного Керим-Гирея, остались верны данному России слову. Джамбуйлуки продолжали колебаться. А развращённые ханскими нарочными едичкулы стали скрытно покидать места зимовки и переходить к Девлет-Гирею.

Подполковник Стремоухов призывал едичкульского Исмаил-бея силой возвращать клятвопреступников и примерно их наказывать, ругал поручика Павлова, находившегося приставом при орде, за нерасторопность и попустительство. Но бей на письма не отвечал, аулы, прячась в ночи, продолжали уходить, а в поручика, гонявшегося по степи с казачьей командой за беглецами, несколько раз стреляли, к счастью, неточно.

Обеспокоенный разбродом ногайцев, Стремоухов отправил рапорты Долгорукову и Щербинину. Те поспешили переслать их в Петербург.

Но Екатерина и Совет, поглощённые заботами, связанными с подавлением восстания Пугачёва и поисками способов к окончанию войны с Портой, опасения генералов не разделяли.

— Предательство ногайцев представляется мне сумнительным, — сказал Никита Иванович Панин. — Они, конечно, в силу своей дикости и необузданного нрава, всегда были подвержены колебленности. Но бегство нескольких сотен не есть предмет, требующий вмешательства оружия... Надобно, пользуясь их врождённой алчностью и корыстолюбием, употребить сильно действующий способ к удержанию орд в спокойном состоянии: умножить жалованье Джан-Мамбет-бею[24], приласкать деньгами и подарками, превышающими турецкие и ханские, всех ногайских начальников. А получив от нас снабдение сверх меры, они — в ожидании столь же щедрых будущих денег — умерят свою поползновенность к Порте.

Совет поддержал Панина, и Щербинину был отправлен рескрипт, разрешавший взять из Слободской губернской канцелярии до 30 тысяч рублей на подкуп ордынцев.

Тем временем Стремоухов, взволнованный развратом едичкулов, оставил при ордах подполковника Бухвостова, а сам в первые дни января — под предлогом личной встречи с Щербининым — поспешил выехать в Харьков.

Бухвостов был не дурак — понимал, что подполковник струсил. Но попрекать не стал. Выпил с ним на дорожку, отёр ладонью усы и подумал беззлобно: «Бог ему судья, коль чести не имеет...»

Стремоухов с небольшой охраной ускакал к Азову.

А Бухвостов решил напомнить о себе высокому начальству: