Покоренная поцелуем

Ротгар с пустым бочонком на плечах вместе с другими возбужденными жителями с такой же поклажей шагал по направлению к широко распахнутым дверям парадного входа господского дома. Некоторые бросали на него быстрые, смущенные взгляды, словно осуждая его за то, что он с таким нетерпением стремился принять участие в этом норманнском торжестве, проходящем в зале когда-то принадлежавшего ему дома, но Ротгар не обращал никакого внимания на их непрошеное сочувствие. По правде говоря, оно действовало ему на нервы. Да, он, Ротгар, ужасно хотел поскорее прорваться через эту дверь. Его меньше волновало, что когда-то этот дом принадлежал ему, даже вообще не волновало, по сравнению с той женщиной, которая ожидала его там, внутри, за его стенами.

В течение всего этого показавшегося ему бесконечным дня он бросал косые взгляды на дом, словно отмеряя расстояние, отделяющее его от строительной площадки, и его охватывало отчаяние от почти уверенного предчувствия, что там непременно должно произойти что-то неприятное. Отсюда он не мог ни увидеть, ни услышать, если там случится что-то неладное. Насколько же самоуверенным он был, пытаясь заверить Марию, что им вдвоем удастся обвести Гилберта вокруг пальца. План, который им казался таким здравым под покровом темноты ночи, вдруг исчез, растворился, словно предрассветная роса при свете ДНЯ.

Отчаянный вопль закалываемой к празднику свиньи донесся до них. Возбужденная суматоха возле конюшни привлекла его внимание, и он среди толпы людей разглядел синевато-черный колтун на голове Гилберта Криспина. Его поразила ранимость Марии. Она была похожа на барашка, которого вели на заклание.

Он не мог со всех ног броситься к ней на помощь - они, казалось, приросли к земле; пальцы его, утратив чувствительность, бессильно сжались в кулаки.

Но рабочий день прошел. Крик Евстаха: "Работа окончена!" - освободил его от добровольного гнета, и он, бросив в сторону лопату, легкой рысцой побежал к дому. Он пришел в чувства только тогда, когда его люди позвали его, напомнив о том, что нужно взгромоздить себе на плечи бочонок.

Нет, так не пойдет, - ворваться одному через порог дома, потным, замызганным от работы, и потребовать встречи с Марией.

Он заставил себя успокоиться, подождать немного возле склада порожних бочонков; к его радости, жители Лэндуолда, сами жаждая скорейшего начала праздничных торжеств, вскоре присоединились к нему. Все толпились возле входа в дом, и он, не произнеся ни слова, не испытывая угрызений совести, растолкал всех стоявших впереди, и одним из первых переступил через порог.

Он увидел зал в лэндуолдском большом доме в таком виде, который ему всегда нравился больше всего, - с высокой горкой сосновых поленьев в пылающем огне, которые наполняли воздух сладким, острым, чистым запахом сосны; сотни зажженных свечей добавляли еще больше света огню, какую-то непривычную яркость, которая заставляла даже закопченные сажей стены блестеть под своим зеленым убранством.

Ротгар поставил бочонок на пол. Кто-то поставил свой рядом. Сверху их накрыла широкая доска, и в результате получился импровизированный стол. Он все время искал глазами вокруг в надежде увидеть где-нибудь Марию.

- Да не сюда, вы, болваны, вот сюда, - закричала какая-то женщина. Узнав Ротгара, она хлопнула себя ладонью по губам:

- Извините, милорд. Я и не представляла...

Предложение Ротгара перенести бочонки на другое место затерялось в шуме радостных, приветливых голосов окруживших его плотным кругом женщин. Он делал вид, что улыбается, что-то невнятно бурчал, бессмысленно жестикулировал, чтобы выразить благодарность за их добрые пожелания, но его взор постоянно устремлялся к любой женской фигуре. Он напрягал слух, чтобы услыхать что-то другое, кроме бесконечного бренчания лютни и назойливого гула возбужденных сакских голосов.

Две монахини вошли в зал. Между ними шла Мария в прекрасном платье из темно-золотистой шерсти. Подобранный в тон головной платок, украшение, которое большинство женщин использовало, чтобы скрыть свои жиденькие волосы и покрытые оспинами щеки, служил только для того, чтобы прикрыть пышность ее толстых, блестящих кос, но он-то знал, как они выглядят, распущенные до плеч, знал мягкую бархатистость ее кожи, знал, как легко его руки могут охватить ее нежный стан, который был так благородно украшен золотым поясом и сверкающим драгоценными камнями кинжалом.

Вошли еще люди через двери в зал. Норманны:

Филипп Мартел, Гилберт, Уолт, Данстэн, их оруженосцы, пажы. Металлический звон кольчуг сопровождал каждый шаг, они блестели на ярком свете. Рыцари не произносили ни слова, лишь оглядывались со свирепым недоверчивым выражением лица, которое вопило громче, чем любые слова, что они явно не одобряют это праздничное сборище. Их суровое молчание передалось толпе, и неловкая тишина повисла над ней, прервав веселье.