Покоренный "атаман"

Было время, когда Каиров делил людей на важных и не важных, на нужных ему и не нужных, на тех, которыми надо дорожить, и тех, которых можно не замечать. Теперь он дорожит мнением каждого человека. Борис Ильич никогда не забудет, как однажды — это было давно — его проучила гардеробщица тетя Фрося. Как–то он забыл в ящике рабочего стола номер от вешалки и не хотел за ним возвращаться. Тетя Фрося требовала номер. Тогда он решительно прошел в раздевалку, снял с крючка пальто. Тетя Фрося схватилась за пальто: «Без номера не отдам!» Каиров с силой вытянул из ее рук пальто и, выходя из раздевалки, проговорил: «Тоже мне — власть!..» С тех пор он не смотрел в глаза тете Фросе, но она смотрела на него внимательно. И как–то раз, на профсоюзном собрании, когда кандидатуру Каирова выдвинули в президиум, все дружно подняли за него руки. Избранные уже направились к столу и с ними Каиров, но тут из дальних рядов раздался голос тети Фроси: «Это что же получается! Кого мы выбираем в президиум! Да он, этот ученый, пальто у меня из рук вырвал».

Все замерли, повернули назад головы. Идущие к трибуне тоже остановились. А тетя Фрося показала пальцем на Каирова.

Борис Ильич, сгорая от стыда, прошел в президиум. Это был ужасный урок. Именно тогда он себе сказал: «Каждый человек, даже самый маленький, может нагадить при случае». И тех, кого еще не замечал вчера, стал встречать вежливым поклоном.

То был не первый камень, положенный им в здание своей жизненной философии, но, если выразиться общепринятым языком, этот камень стал краеугольным.

«Все так, все так, — думал Каиров, выходя из комнаты жены, — я и на этот раз молча снесу обиду, но что же все–таки происходит с Машей?..»

Осторожно прикрывая за собой дверь, он еще раз взглянул на Машу. Луч солнца, просеянный тонкой вязью гардины, расцвечивал темные с пепельно–серым оттенком волосы, серебрил их, придавал воздушность, трепетно–легкую живость. Ни один парикмахер не делал ей такой красивой прически, как она сама — небрежно, без труда, без единой приколки. Да, Маша была хороша от природы — хороша особенной, северной красотой. И может быть, теперь только она поняла себя и, поняв, пожалела, что жизнь ее сложилась именно так, а не иначе, что, будучи молодой, позарилась на видного человека, на его громкие чины, на обеспеченность, удобства жизни и почет? Могут ли быть другие причины ее меланхолии? — терзался вопросами Каиров. Разумеется, могут, но какие?…

Из окна третьего этажа Борис Ильич оглядывал местные «Черемушки». Они начинались за вокзалом — 'там новые и старые здания взбегали на гору, тянулись, как цыплята к наседке, к молочно–белому красавцу — институту металла. Новый район начинался на берегу пруда: встали стеной большие дома и разделили город на старый — ветхо–серый и молодой — торжественно–светлый. Дом Каировых возвышался над районом старого города. Это был один из тех высотных домов, которые были разбросаны по всему городу и служили украшением Степнянска.

Вспомнил Борис Ильич, какую радость испытывал он, получая большую профессорскую квартиру в новом доме.

3

Леон ходил вокруг тумбы, читал театральные афиши. Буквы рябили, прыгали перед глазами — ни одного слова Леон не понимал. Если бы афиша возвещала о прилете на землю жителей Луны, ученый все равно бы этого не узнал. Он всецело был поглощен одной мыслью — как бы не встретиться с Борисом Ильичем.

Папиашвили заходил за ним и прежде. Он появлялся в квартире Каировых в тот самый момент, когда Борис Ильич, закончив чаепитие, брал в руки портфель. «А-а… коллега!» — говорил он, открывая дверь Леону. И кричал на кухню или в комнату жены: «Манечка, поздоровайся с Леоном, мы уходим». Но сегодня по просьбе и по замыслу Каирова он должен был опоздать.

И поговорить с Марией Павловной наедине.

Поднявшись на лифте, Леон подошел к двери, на которой красовалась надпись: «Профессор Каиров Б. И.». Нажал звонок. Прислушался. Нажал снова, теперь уверенней. В ответ снова тишина. И лишь две–три минуты спустя дверь внезапно растворилась.

— Вы неосторожны, Мария Павловна! Нужно спрашивать, а уж потом открывать. Здравствуйте!..

— Борис Ильич только что вышел. Вы разве с ним не встретились? — Представьте себе, разминулись. Вот ведь какая жалость! Ну, не беда.

Не дожидаясь приглашения, Папиашвили вошел вслед за Машей в квартиру.

— Он что–то рано ушел на работу.

— Наоборот, сегодня задержался, — возразила хозяйка.

— Я хотел предупредить его, что пойду в совнархоз.

Папиашвили присел на край дивана. Он был смущен, не знал, с чего начать щекотливый разговор.

— Хорошая у вас квартира, — оглядывая стены, начал Папиашвили. — В Москве, пожалуй, такую не дадут.

— Мы не собираемся переезжать в Москву, — сказала Маша, догадываясь, что Леон пришел неспроста.

И Маша прикинулась простушкой.

— Если бы в Москву, Леон Георгиевич!.. Я всю жизнь мечтаю попасть на сцену столичного театра.

Леон клюнул: он поудобнее уселся в углу дивана, стукнул по колену кулаком и почти воскликнул:

— Превосходно! Теперь вы, можно сказать, приближаетесь к цели.