Вечером восьмого дня, когда я, подыхающий от раздражения, уставший от самого себя, разребал завал на работе, мне прилетело сообщение от мамы.
Фото.
Я открыл это фото.
— Да еб твою мать! МАМА! Я же сказал! Сказал!
На фото были мама и Виола на террасе, сидели за столиком. И я искренне надеялся, что эта красная жидкость в их чашках была… чаем каркадэ, а не чем-нибудь покрепче, просто разлитым по кружкам.
Я перезвонил мгновенно.
— Мама, это что такое?! Я же говорил… Ты снова все портишь. Живо улетай обратно в Турцию, слышишь меня?!
— Какой ты злой… — раздался голос… Виолы. — У тебя чудесная мама. Думал, я не узнаю?
Я рухнул на кресло, из меня будто вынули все кости и выдернули позвоночник. Я так жутко рад был слышать голос Виолы.
Она же меня до сих пор игнорировала!
— Виола…
Язык распух, став неуклюжим. Я столько всего хотел ей рассказать, но когда услышал, только и мог повторять ее имя, как попугай:
— Виола… Виола!
— Да, это я. В общем, программа слежки у тебя на уровне организации ясельной группы детского сада “Солнышко”.
— Это я, что ли, солнышко, да? — обрадовался.
В груди стало так жарко-жарко, будто Виола меня действительно ласково назвала. Я же был рад настолько рад, что был готов быть кем угодно солнышком, котиком и… даже постыдным “заей”.
— Да нет, — ответила Виола. — Ты же Хаканчик. Маленький вредный непоседа с гонором императора и голым…
— Блять! — я прикрыл ладонями лицо. — Блять! Я же говорил! Ну, мама…
— На что ты надеялся, Гром?
— На то, что ты не видела маму в лицо?
— Но я видела фото твоих родителей в молодости, и вы с ней очень похожи! Двойка тебе, Хакан.
— А мне нравится… — признался я. — Как это звучит из твоих уст.
— Так, все. Заканчиваем. В общем, твоя мама раскрыта, мы с дедушкой продолжаем лечение.
— Как он? — поинтересовался я.
— Что? — удивилась Виола.
— Как здоровье твоего дедушки? — спросил я.
У меня столько работы. В офисе просто хаос. Новенькая, которую я принял на работу сегодня, дай боже, что с техническим образованием и разбирается, с какой стороны смотреть чертежи…
По правде говоря, каждая минута — на счету. И до момента, когда я лягу спать, чтобы позволить себе вздремнуть два-три часа, нужно успеть перелопатить просто тонну работы. Но я решил посвятить это время разговору с Виолой.
Мне было жизненно важно слышать ее голос, знать, как у нее дела…
Я много думал о нас и понял, что она права — я о ней знал мало. Непростительно мало. Хотел бы нагнать все эти упущенные восемь лет, не теряя ни одной секунды. Но чем настойчивее я хотел быть с ней, тем прохладнее меня отстранила Виола, считая, что разговор на языке секса ничего не значит. А я с ней просто не разделяю одно и другое… Я весь горю с ней. Мысли, тело, сердце… Даже мифологическая душа вдруг появилась в бренном теле. По крайней мере я чувствовал, как во мне что-то вибрировало, ранее неизведанное.
То, чего никогда не было.
— Деду лучше намного, — смущенно произнесла Виола. — Посветлел, радовался, как ребенок, когда смочил пятки в настоящем море. Здесь, действительно, хороший уход, программа реабилитации интенсивная.
— Я рад, а ты… Как ты сама?
— Здесь, в санатории, катастрофически мало мужчин. Одни старики. Твоя мама предложила выбраться в город, погулять…
Я счастливо улыбался, кивая. От улыбки чуть щеки не треснули: старички одни, значит! Да, так и надо…
Но… что это?
— Что сделала моя мама? Она предложила что-то?! ПОГУЛЯТЬ?! ЧТО?! Виола, не слушай ее. Она гадости советует… Она вообще перед отлетом призналась, что роняла меня головой! Нельзя ее слушать…
Предчувствия у меня насчет их прогулки — нехорошие!
Что творит эта женщина? Не нарочно ли она туда отправилась, чтобы под видом помощи поссорить меня с Виолой окончательно и подсунуть дочь какой-нибудь подруги, а?!
Глава 44
Глава 44
Виола
Мама Громова оказалась удивительной женщиной — эмоциональная, яркая, деятельная. Ураган позитива, непоседливая, иногда забывчивая.
Словом, теперь мне было ясно, в кого Громов пошел темпераментом взрывном — в нее.
Плюс черты лица… Здесь даже гадать долго было не нужно. Стоило мне услышать английский с ужасным акцентом, турецкую речь — и я узнала в женщине, которая беседовала со своим личным сопровождающим переводчиком маму Громова.
На память я никогда не жаловалась, поэтому сразу же узнала в этой женщине ту, что была на семейном портрете в квартире Громова. К тому же не так сильно она изменилась за эти годы, выглядела значительно моложе своих лет. И снова сходство с Громовым — тот тоже не смотрелся на свой возраст, многие принимали гениального изобретателя то за студента, то за практиканта…
Общий язык я нашла с ней почти сразу же. Мама Громова юлить не стала, сразу же сказала:
— Джаным, как я рада, что ты меня нашла. Я уже устала бороться с этим олухом, — показала на переводчика, которого наняла. — Свободен, дорогой. Все, свободен!