Глава IV
Суд чести. — Сэр Уильям Браун и его судьи. — Обвинительный акт. — Умелая защита. — Важное признание. — Ловкость Барбассона. — Бумажник сэра Уильяма Брауна.
День прошел без происшествий. Барбассон отдал необходимые распоряжения, чтобы ничто больше не тревожило их, и наконец настал момент, когда Сердар и его спутники собрались в большом салоне яхты, специально приготовленном для этого случая.
— Друзья мои, — обратился к ним Сердар, — вы составите настоящий трибунал, доверяю вам быть моими судьями. Я хочу, чтобы вы оценили поведение обеих сторон и со знанием дела решили, на чьей стороне право и справедливость. Решение, которое вы примете по здравом и мудром размышлении, я обязуюсь выполнить без страха и слабости, клянусь честью. Забудьте обо всем, что я говорил вам в часы признаний, ибо я должен рассказать мою жизнь Барбассону, который ничего или почти ничего о ней не знает.
Барбассон был назначен председателем суда, он успешнее, чем остальные, мог дать отпор сэру Уильяму. Все трое сели за стол, и в каюту ввели губернатора Цейлона.
Он метнул презрительный взгляд на собравшихся и, узнав Барбассона, сразу же перешел в атаку, бросив резко:
— Ах, вот и вы, благородный герцог! Вы забыли сообщить мне все ваши титулы, вам следовало бы добавить к ним звание главаря бандитов и председателя комитета убийц.
— Эти господа — не ваши судьи, сэр Уильям Браун, а мои, — вступил в разговор Сердар, — и вы напрасно оскорбляете их. Я прошу их оценить мое поведение в прошлом и сказать, превысил ли я свои права, обращаясь с вами так, как я это сделал. Вы будете иметь дело только со мной, и я пригласил вас лишь для того, чтобы вы могли вмешаться, если с уст моих сорвется ложь.
— По какому праву вы позволяете себе…
— Ни слова больше, сэр Уильям, — перебил его Сердар, голос которого начал дрожать от гнева при виде человека, которому он был обязан долгими годами мучений. — Тот, кто еще вчера подкупал тугов, чтобы убить меня, не смеет говорить о праве, и, Бога ради, молчите, я запрещаю вам оскорблять этих достойных людей, не способных на дурной поступок, не то я велю бросить вас в море, как собаку!
Барбассон не узнавал Сердара. Он, всегда считавший Покорителя джунглей немного «мокрой курицей», ничего не мог понять. Ему просто никогда не приходилось видеть Сердара в тот момент, когда борьба за правое дело приводила в действие всю его энергию. И сейчас он не мог позволить, чтобы трусливый негодяй, погубивший его, оскорблял его друзей.
После резкой отповеди сэр Уильям склонил голову и ничего не ответил.
— Итак, вы меня поняли, сударь, — продолжал Сердар, — на суд товарищей я отдаю мои, а не ваши поступки, не волнуйтесь, потом мы встретимся лицом к лицу. Двадцать лет я ждал этого часа, подождите и вы десять минут, чтобы узнать, что мне от вас нужно.
Он начал:
— Друзья мои, скорее в силу благоприятных обстоятельств, нежели моих личных заслуг, в двадцать два года я был капитаном, имел награды и служил военным атташе при французском посольстве в Лондоне.
Как и все мои сослуживцы, я посещал «Military and Navy Club», то есть военно-морской клуб. Там я познакомился с некоторыми английскими офицерами, и в частности с лейтенантом кавалерийской гвардии Уильямом Пирсом, который позже, после смерти отца и старшего брата, унаследовал титул лорда Брауна и место в Палате лордов. Человек этот был моим близким другом.
В то время я занимался изучением береговых оборонительных сооружений и защитой портов. Я получил разрешение пользоваться архивами Адмиралтейства, которое обладает наиболее полной документацией по этому вопросу. Там я часто встречался с лейтенантом Пирсом, он был тогда адъютантом герцога Кембриджского, главнокомандующего армией и флотом и председателя совета Адмиралтейства.
Однажды, придя в библиотеку, я застал служащих в состоянии неописуемой растерянности. Мне объявили, что вход в архивы и пользование ими впредь запрещены всем иностранным офицерам, и я узнал, что накануне был взломан потайной шкаф и похищены секретные бумаги, в том числе план защиты Лондона в случае нападения со стороны одной или нескольких заключивших между собой союз держав.