Покоритель орнамента (сборник)

Они стоят у входной двери, переговариваются, заглядывают в лестничный пролет, напоминающий вертикально уходящий вниз колодец, что обрамлен чугунными перилами, нажимают кнопку звонка. Точнее, это делает один из них – сухощавый, с подвижным лицом медбрат в коротком приталенном бушлате, из-под которого выбивается белый халат.

Он утопливает пластмассовый цилиндр звонка внутрь целлулоидного уха, но ничего не происходит. Абсолютно ничего не происходит!

Он звонит еще раз, и вновь – тишина.

Значит, звонок не работает и придется стучать в обшитое драным дерматином поле двери. Удары будут напоминать удары по мячу на футбольном поле. Удары будут проваливаться в пожелтевшую от времени, как старая фотографическая бумага, вату, в грозовые заряды клокастых облаков цвета мокрого песка, будут гудеть-гудеть стальным рельсом и уходить в никуда.

Наконец, закончив жарку рыбы, старик все-таки услышит эти удары, что доносятся из прихожей, улыбнется, они напомнят ему удары по мячу, ведь когда-то он любил посещать футбольные матчи на Кировском, включит свет, будет долго возиться с замком и наконец откроет дверь.

К тому моменту она уже находится в глубоком ступоре, она пытается что-то сказать, но не может, потому что слова налиты свинцом, и, вместо того чтобы взлетать на вольный воздух, они проваливаются в бездну, где из них вырастает целая гора, целый могильник, целый курган.

Санитары заглядывают ей в лицо, но она не видит их. Впрочем, это и понятно, ведь небо лежит у нее на голове, давит пружинами панцирной сетки, матрасом, свисающей, как наледь, простыней.

Санитары задают ей вопросы, но она не слышит их. И это тоже понятно, потому что уши ее заполнены немыслимым шумом, который приключается, когда четырнадцать святых помощников толпятся перед входом в скрипторий, где хранится список «Божественной комедии» Данте.

Они восклицают: «La Divina Commedia!»

Они рукоплещут, щиплют друг друга за бока, громко смеются, пукают порой, обнимаются, фотографируются на память, выкрикивают собственные имена, водят хороводы, ради баловства жмут кнопку звонка в скрипторий, и тут же тишину мастерской по переписке рукописей нарушает высверливающий звук зуммера.

Да, именно этот высверливающий, вызывающий нестерпимые приступы мигрени гул и звучит у нее в голове.

Когда же ее увезли, то старик вернулся на кухню и начал есть рыбу.

Он старательно отделял мясо от костей, вытирал кухонным полотенцем жир с рук и губ, улыбался, но не потому, что вспомнил, как в 1981 году «Зенит» выиграл у кутаисского «Торпедо» со счетом 8:1, а потому, что находил приготовленную рыбу очень вкусной и молодой. Все знал про определение возраста рыб, который заключался в полном соответствии числа колец на чешуе у основания первого спинного плавника количеству прожитых рыбой лет.

Мне сорок семь лет.

Я стою перед витриной магазина на Соколе.

Достаю носовой платок и громко просмаркиваюсь.

При этом, что и понятно, мое искаженное гримасой лицо отражается в стеклах, за которыми, как на исцарапанном грейферным механизмом целлулоиде, движется наудалую сооруженный орнамент в виде прерывистых линий дорожной разметки, мигающих светофоров, рекламных щитов, на одном из которых удается прочитать: «Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселия».

Я смотрю на себя и узнаю себя. Это как на хорошей фотографии, когда видишь то, что подразумевается, о чем догадываешься, но оно скрыто от посторонних глаз до поры до времени.

Времени нет.