Покорители пространств

– Мика, я тебя никогда не забуду, – прошептал Дима.

– И я…

– И я…

– И я! – воскликнули Коля, Олег и Дормидонт Спиридонович.

– Я тоже вас не забуду! Я не забуду тебя, Дима, никогда!..

Все увидели на лбу у Мики, то есть в верхней части монитора, сначала свои портреты, потом портрет смешной и доброй старушки Веры Марковны, потом Тоську, и Сюзю, и какую-то сороку. А после них там отобразился весь третий "А" со всеми его думами во время контрольной. А затем – сражение со страшным монстром Чарогрюмом. И сияющая красота светлых мыслей в Пространстве…

Корабль уже поднялся в воздух, поторапливая астронавта.

– Прощайте! – воскликнул Мика, взлетая.

Догнав корабль, он оглянулся и крикнул с высоты:

– Я буду помнить вас всю свою жизнь – лет триста… А потом передам память своим потомкам…

И он скрылся в кабине корабля. Кораблик покачался на прощание – и через мгновение исчез в прекрасной прозрачной синеве осеннего неба.

Снова стало грустно. Но всё-таки сильная радость прибавилась к грусти разлуки. Земляне долго стояли, подняв головы. Вместе с людьми в высоту смотрели смешная собака и грациозная умная кошка.

– Уу-ву-у! – первой не выдержала собака и взвыла.

Тогда все перевели взгляд на неё.

– Вот видишь, Тося, как получается, – сказал Дима. – Пройдут века, и нас уже не будет на Земле. Все про нас забудут. А жители далёкой-далёкой планеты сохранят о нас память.

– И станут слагать о нас легенды, – гордо произнёс Дормидонт Спиридонович.

– У-вуу… – мечтательно подвыла Тося.

– И про тебя что-нибудь сочинят, – потрепал её за ухом Коля.

И все засмеялись. А Дима, глядя на собаку, вспомнил, как он первый раз увидел Мику. А потом он представил, как одинокий маленький кораблик мчится сейчас в бескрайних просторах Вселенной. И тогда Дима зажмурился и изо всей своей силы пожелал:

"СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!.."

ВСЕ МЕЧТАЮТ ЛЕТАТЬ

ШУРШЕНЯ-ОБЕРЕЖЕК

Солнце поднялось высоко, пригрело землю, когда Шуршеня проснулся и вылез из дупла. Нежась в тёплых лучах, подпрыгивая и кувыркаясь, он дошёл до родника. Умылся, вброд перебрался через ручеёк, впадающий в речку, а речку перешёл по перекинутому над ней брёвнышку. Шуршеня направлялся в поле навестить молодую семью жаворонков.

В гнезде, свитом в ямке среди густой травы, лежало четыре серовато-жёлтых яичка. У жаворонков гнёзда выглядят непрочными, ведь их строят будущие мамы. А женскую работу видно сразу. Шуршеня подоткнул стебельки, подтянул конский волос, переплетённый с травинками, – укрепил гнездо. Подпёр его колышком, чтобы не заваливалось набок.

Вот так-то лучше.

А папам-жаворонкам некогда вить гнёзда: они постоянно дерутся и выясняют отношения с птицами, живущими по соседству.

Шуршеня присел у гнезда, потом прилёг и стал слушать, как в сердцевинке яиц бьются крохотные сердечки ещё не вылупившихся пташек и шебаршатся их крылышки, как поскрёбывают махонькие коготки о скорлупки яичек. Скоро птенцы появятся на свет.

Жаворонки не боялись Шуршеню, ведь он оберегал лесное хозяйство, потому что был лешим и должность унаследовал потомственную – обережек.

Мама-жаворончиха, трепеща крылышками, взлетела так высоко, что стала почти невидимой, и из сияющих небес лилась её радостная песня. Вдоволь наплескавшись в синеве неба, мама спустилась на землю проведать своё гнёздышко. Приземлилась она вдалеке от него, метрах в двадцати, и, прячась в траве, быстро побежала к своему домику. Никто: ни зверь, ни недобрый человек – не должен проследить, где выведутся у неё детки. Птичка забралась в гнёздышко, распушила крылья, прикрыв ими яички, присела и наконец-то успокоилась.

Шуршеня убрал с её головы паутинку. "Эх, молодо-зелено!" – по- стариковски подумал он, хотя ему недавно исполнилось всего двести пятьдесят лет, то есть примерно лет десять, ведь у леших четверть века приравнивается к одному году человеческой жизни. Внешне Шуршеня представлял собою тонкое берёзовое поленце с большими, зелёными, как весенние листочки, глазами, почти незаметным носиком и ртом, напоминающим два штришка на белой берёзовой шкурке. Когда Шуршеня закрывал глаза, его лицо становилось неприметным, и маленького лешего невозможно было отличить от обыкновенной берёзовой ветки толщиною с детскую руку. Ростом он пошёл в свою родню: был не выше трёхлетнего ребёнка и не обещал сильно вытянуться в будущем. Со всех сторон из него росли веточки разной длины. С помощью веточек-ног он и передвигался: не то чтобы шагал, скорее, плыл над землей, иногда отталкиваясь от неё растопыренными лапками.