Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка

Бухарец, обнажив высохшее тело больного, долго и внимательно осматривал Евфимия. Легкие руки врача были приятны владыке.

— Спроси, Лаврентий, вылечит меня лекарь–то? — поеживаясь от прохлады, спросил у толмача владыка.

— Вылечу, если захочет бог, — обнажив необыкновенно большие зубы, ответил бухарец и, шурша шелковым цветастым халатом, низко поклонился Евфимию.

Владыка оставил лекаря у себя.

В покоях стояла тишина. Владыка, закрыв глаза, хрипло дышал. Мучительная тупая боль в боку временами доводила его до исступления. Будто издалека до него доносилось постукивание фарфоровой палочки в руках бухарца, растиравшего что–то в большой толстостенной ступе.

— Лаврентий, — тихо позвал больной.

— Здесь я, владыка. Что велишь? — отозвался дьяк.

— Спроси, Лаврентий, у лекаря, чем лечить меня будет. Кажись, все снадобья на мне пробовали, да толку нет.

Бухарец, услышав вопрос, вытер руки чистым белым полотенцем и, неслышно двигаясь в мягких туфлях, подошел к постели больного.

— «Не ведают здесь моего лекарства», — перевел дьяк. Бухарец уселся на ковер у постели, поджав ноги.

— Далеко на востоке, — рассказывал он, — раскинулось могучее и древнее царство Мин. Богат и велик народ этой страны. Нет нигде равных в мире ученым, поэтам и врачам, живущим в царстве Мин…

Бухарец придвинулся ближе к больному:

— Там растет пан–цуй — чудесное растение жизни! Велика целебная сила его корней. Пан–цуй обновляет тело и дух человека, делает его здоровым, сильным и бодрым.

Закрыв глаза и покачиваясь, бухарец ждал, пока дьяк переведет его слова.

— Трудно найти пан–цуй, — продолжал он, не открывая глаз. — Если молния ударит в чистый прозрачный источник, бьющий из–под земли, — источник иссякнет. В этом месте вырастает пан–цуй. Могучая сила молнии порождает растение. Сила небесного огня и жизненная сила земли скрыты в корне пан–цуя. Корень пан–цуя — это сама жизнь.

— А что ты растираешь в чашке? — допытывался владыка. — Один ли корень будешь давать мне?

— Велика сила пан–цуя, — ответил бухарец. — Если лечиться только корнем, кровь выступает из носа и десен. Я делаю лепешки из пан–цуя, молодых оленьих рогов, медвежьего клея, морских водорослей и настоя других трав…

Слух владыки ласкала тихо журчащая речь бухарца. Ев–фимию нравилась уверенность врача, он начинал верить в чудесную силу пан–цуя.

— Скажи лекарю, Лаврентий, — обратился он к дьяку, — ежели он меня вылечит — отблагодарю, золота не пожалею.

— Если захочет бог, — низко поклонился бухарец, — ты будешь здоров, великий господин.

Дверь отворилась, и казначей Феодор появился на пороге:

— Разреши, владыка, дело есть.

— Что за дело, отче? — недовольно спросил больной.

— Боярин Исаак Борецкий к тебе и другие бояре. Говорят, беспременно надо владыку видеть.

Подумав, Евфимий промолвил:

— Зови, отче.

Ждать гостей пришлось недолго. Первым, гремя боевыми доспехами, во владычные покои вошел Борецкий. Он с достоинством поклонился новгородскому архиепископу, а владыка удивленно спросил:

— Кого воевать собрался, боярин?

— Надо прекратить мятеж, владыка! — не скрывая беспокойства и не отвечая на вопрос, сказал Борецкий. — Весь город вооружился на нас. Просим тебя, заступись!

Несколько бояр в доспехах тихо вошли и стали позади

Борецкого.

— Они вчера хотели грабить наши дома, — повысил голос Борецкий, — только мои дружинники сумели разогнать этот сброд… вечных мужиков…

— Чего требуют вечники, — перебил Борецкого владыка, — тебе ведомо, боярин Овинов?

Боярин Овинов тревожно посмотрел на Борецкого, потом на владыку:

— Ведомо мне. Выдать боярина Данилу Ивановича Божева, кричат. Боярин–то от суда убег, к смерти его вечники приговорили. Кабы тихо дома сидел да богу молился Данила Иванович, и обошлось бы. Народ новгородский отходчив, милостив. А боярин за бесчестье мстить начал. Его людишки Степанька схватили, пытали да глаза выжгли… Ты велел, владыка, отдать Степанька, так его, слепого, к вечникам повели. Мужики еще пуще разъярились, Божева требовать стали.

— Выдать вечникам Божева! — едва выговаривая от гнева слова, сказал владыка. — Отдать немедля!

— Нельзя отдать боярина черному народу на растерзание! — загремел Борецкий.

Он выпрямился и, откинув со лба волосы, вызывающе оглядел всех:

— Худой пример, владыка! Сегодня они казнят Божева, завтра сбросят с моста меня, а потом и тебя, владыка, бросят в Волхов. Мы решили не отдавать боярина Божева.

Воцарилось молчание. Все смотрели на владыку. Больной, раздувая ноздри, дышал с трудом. Он закрыл глаза и тяжко откинулся на изголовье. Вот он судорожно прижал руку к груди. Казалось, Евфимий в тяжелом обмороке. Но голова владыки была светла как никогда.