Покорители студеных морей

Почерневшие толстые бревна хорошо укрывали братию от непогоды и лихих людей. О новгородских купцах Амосовых монахи слышали. Труфана Федоровича они не знали куда посадить и чем угостить. Попарив гостя в прокопченной баньке, его усадили в горнице на почетное место.

— Губа наша мелка — это верно, — певуче говорил старец, угощая морехода, — однако рыбой богата. Осенью зайдет и невелика рыбешка, а вода густеет, словно каша; тогда хоть шапку кинь в воду — не затонет, али палку воткни — не упадет, а только вертится да вертится… Покушай вот, Труфан Федорович, рыбку, галадью нашу. О прошлом годе выловили. Посол нежный, не ваша новгородская соль, не горька, такой-то рыбки в Новгороде не сыщешь.

Амосов невнимательно слушал угодливые речи старцев, думами бродя в далеком. Но вот он насторожился. Отец Варсонофий, старший по иноческому чину, стал жаловаться на шведов-разбойников.

— Жизни не стало, — говорил Варсонофий, прослезившись, — вот в прошлом годе два монастыря разорили: Святого Николая на Корельском да Святого архангела на Двине. Погостов сколь сожгли. Пока двиняне клич кликали, рать собрали, а след свейский давно простыл. Народ-то кто на промыслах в морях, кто в лесу на охоте. Одни старики да бабы по погостам остались.

— Знаю, отец, знаю про то, сердце кровью обливается, как про пепелища святые прослышу! — запальчиво ответил Амосов. — Да словами делу не помочь. Самим себя оборонить надобно, раз у господы новгородской думы про то нет.

— Да где ж нам, подаянием да трудами еле животы свои пасем…

— Знаю я в море острова, — не слушая старца, продолжал Амосов, — лесами, озерами, пашней и рыбой богаты. Пусты те острова. Дед мой Амос Коровинич там становье поставил; в губице кораблецам есть где от непогоды укрыться.

Труфан Федорович обвел взглядом слушавших его старцев.

— Вот на тех островах Соловецких, — повысил голос мореход, — монастырю быть самое место. Большому монастырю, чтобы славу на всю землю Новгородскую… на всю Русь имел. Такой монастырь препоной ворогу станет! — забывшись, хлопнул по столу Труфан Федорович.

— Далече ли острова эти? — вдруг послышался из темного угла старческий, слабый голос.

Мореход обернулся. Под большой иконой, на тяжелой скамье, смиренно сидел древний инок.

— Кто ты, старче? — помедлил с ответом Амосов. — Откуда ты?

— Святого Валаамского монастыря инок, — тихо ответил старец. — Много грешен перед богом. Тщусь грехи замолить… Любы мне речи твои о тех островах. Хочу я…

— Немощен ты, старче, слаб, — глядя на изможденное, худое лицо инока, ответил мореход, — выдержишь ли?

Опираясь на посох, инок поднялся со скамьи и, приблизившись к столу, в упор взглянул на Амосова.

— Ты помнишь меня, Труфане?..

Серые, холодные, как сталь, глаза заставили вздрогнуть морехода, молнией пронеслись воспоминания.

— Княже, господине мой! — вырвалось само собой, неожиданно. — Жив, не убиен?

— Молчи, Труфане, нет больше князя! Инок Савватий перед тобой. — Старец опустил глаза и замолк.

Перед Труфаном Федоровичем встала картина боя с немецкими рыцарями у пригородов Пскова. Он видел, как на князя, скакавшего впереди, навалились рыцари, окружили его. Бросившиеся на выручку новгородцы не смогли пробиться. Мелькнул на мгновение позолоченный шлем. Тяжело сек вражеские головы русский меч в руках князя… Пронзительно заржав, вороной с подпалинами княжеский конь вынес хозяина из битвы. Тяжелое тело князя рухнуло наземь и, застряв в стременах, поволоклось по напитавшейся кровью земле; голова мертво подпрыгивала по кочкам… Скоро полвека минуло, а свежа в памяти старого морехода кровь, пролитая за русскую землю-

— Бог спас. Выходили добрые люди, — словно читая мысли Амосова, прошептал старик. — Теперь богу служу, схиму принял.

— Помнишь, княже, как рубились вместе…

— Молчи, не буду слушать… всё забыл.

Мореходу показалось, что редкая бородка старца дрогнула.

— А на островах Соловецких быть монастырю! Попрошу игумена отпустить на подвиг… Скит построю.

Труфан Федорович вынул из дорожного мешка небольшую шкатулку, украшенную резьбой, и.взял оттуда горсть драгоценных камней:

— Прими, отче, на монастырь. Верю, в хорошие руки даю. Проси отца игумена, пусть благословит, мою просьбу передай. Монастырю на Соловках не бедствовать, Амосовы не забудут.

Инок низко поклонился мореходу и вернулся на лавку под образами.

Егорий не спускал с Амосова глаз.

— Дедушка, — шепотом сказал мальчик, — а в море, ежели свей на нашу лодью нападут, что тогда?

— Биться будем, Егорушка.

— И я тоже биться буду.

Амосов внимательно посмотрел на мальчика:

— Зачем спрашиваешь, Егорушка, боязно тебе?

— А я… чтобы не забыли на меня доспехи взять.

— Возьмем на тебя доспехи, Егорий, — строго сказал Амосов. — Раз на море пошел… не торопись, успеешь всего наглядеться.

Утром, проснувшись, Амосов увидел, что место, где сидел инок, пустовало.

— Инок Савзатий уже час как ушел, — пояснил келейник, заметив недоумевающий взгляд морехода. — Велел тебе поклон передать, сказать, чтобы не беспокоился, все будет, как задумал.