Покорители

XIII

Вылет наш — на рассвете…

В избытке отваги,

Рано встал я, при свете студёной звезды.
Подремать бы часок… Да куда там! — овраги
Наплывают под утренний блистер — следы
Тракторов и траншей, что ландшафт искромсали,
Трубы, лом, арматура, останки станков…
Тонны — тысячи тонн! — замордованной стали,
Что калечит оленей — почище волков.
Я спешил зарисовывать это — сурово
Посмотрела реальность в глаза… (Подо мной
Чахлый выводок чумов промчался…) И снова —
Трубы, ржавый бульдозер, скелет буровой,
Кем-то брошенный трактор, цистерна… И трудно
Я, смятение превозмогая, вздохнул:
Вся в промышленных ранах, угрюмая тундра —
Срез мучительной, страшной проблемы.

Мелькнул

Вездеход… И Вануйто молчит, невесёлый, —
Ждали в тундре друзей, а меж тем
Так прошли по забитой земле новосёлы,
Подсекая хозяевам корни, что тем
Либо в поисках новых угодий скитаться,
Отступая на север, где, в стуже и мгле,
Море щерит торосы, либо спиваться —
Нет иного исхода на отчей земле,
Не одно поколенье вскормившей… И хмуро
Мой попутчик, молчанье сломав, произнёс:
«Моя воля, я б этих „радетелей“ — в шкуру
Рыбаков да на тоню, в крещенский мороз,
На калёном ветру! Только где она, воля?!.»
Он в военные зимы выручал невода
Из кипящей Губы…

Ах, как жгла она, болью

Спеленав изнурённое сердце, вода,
Ледяная, что кожа — лохмотьями! Знает,
Что есть земли уютней, красивей, теплей,
Но, жестокая, клятая, эта — родная,
И ему страдовать и бороться — на ней.

И, приземист, нахмурился, не успокоясь…

Но не он ли, с винтовкою наперевес,
Не пустил через пастбище тракторный поезд,
А послал его высохшей речкой — в объезд?
Он спокойно стоял, заступая дорогу,
Но — винтовка в руках его… И тракторист
Чертыхнулся: «Ребята, да ну его, к Богу!» —
И тяжёлый ДТ развернул, экстремист!
И колонна речушкой, измученной зноем,
Громыхнула гневливо, просев тяжело
В гулком облаке пыли, и только живое
Благодарно дыхание перевело,
Отходя от кромешного лязга… Мерцая,
Плач олешки протаял вдали, тишина
Прилила к оглушённой земле, замывая
Знойный дизельный гром…

И потом, дотемна,

Тихо теплясь, под храп и рулады соседа,
В заметённой гостиничке, с веткой в окне,
Длилась наша — проблемы… обиды… — беседа,
И его злоключенья стонали во мне:
Он рассказывал, словно проламывал глянец,
Как из труб выхлопных дымом травят песцов,
Выживая из нор их. И гневный румянец
Молодил, обливая, худое лицо.

Пусть у каждого бед своих… Но отмахнуться

От того, что скудеют оленьи стада,
Ибо пастбища тают?! А вдруг разомкнутся
Судьбы хантов с бездольной землёй навсегда?
(И бледнели наброски мои на бумаге…)
Как заставить осмыслить, что тракторный след,
С хрупких пастбищ ранимых сдирающий ягель,
Тундра будет зализывать сотни лет,
Что уже не вернётся, срываясь на север,
В осквернённую, мёртвую нору зверёк,
Что всё чаще путями исконных кочевий
Вместо мха под ногами скрежещет песок,
В ржавой жатве распада — в затоптанных трубах,
В сгустках металлолома?.. И мой карандаш
Не в бумагу, поспешно и грубо,
А в сознанье вминал инфернальный пейзаж,
И Вануйто, мрачнея, кивал…

…В самолёте

Я пытался представить, так где ж сейчас он…
В зимней тундре каслает, быть может, в заботе
И печали об отчей земле растворён?
В ледяном отчуждении тундра — меж нами…

Почему же, приземист и простоволос,

Он, Вануйто, страдающими глазами,
Заполняя меня, через сердце пророс?
В свежих ранах, горит в нём избитое поле,
В душу въелся железный, обугленный след,
Словно он — средоточие пристальной боли,
От которой и противоядия нет.
Дрогнул «Ан»… Холодком потянуло из дверцы,
Вспомнил я, привалившись к обшивке, как он
Тёр широкой ладонью уставшее сердце:
«Прихватило…»
Да кто же возводит в закон,
Что вредительство нынче пределов не знает:
Браконьеры… потравы… промоины…

Факт

Наползает на факт… Боль на боль наползает…
«…приезжайте… вчера папа умер… инфаркт…».