увеличивается вдвое. Новая машина, отдых на далеком тропическом острове, ужины в более дорогих ресторанах, мебель, вещи – и так далее, и так далее, а
там, глядишь, и смещу с поста нашего незадачливого начальника. Теперь же, вспоминая этот вчерашний звонок, я понимаю, что не могу жить без этих
людей, потому что сам являюсь их частью, таким же, как они. Все мои
переживания, лишившие меня душевного покоя, а вместе с ним и сна, не
были бунтом против современного общества, а были всего лишь
проявлением недовольства по отношению к недостаточно высокой зарплате.
От великого до смешного один шаг, и этим шагом оказался звонок моего
начальника. Все оказалось таким простым, прозаичным. Мое личное счастье
всегда будет сопряжено с эгоизмом. И возвыситься над личными интересами
мне не удастся никогда. Не потому, что я особенный, а все остальные
безнадежны и не смогут меня понять, а потому, что я не хочу, не хочу что-
либо менять. Бездумное общество каждодневного неуемного потребления
мне симпатично, и я не в состоянии с ним покончить. Я врос в него корнями, наивно считая, что парю над ним безучастно.
57
На следующий день я уже и не думал отправляться в какой-то
неведомый параллельный мир. Теперь он мне казался диким и абсолютно
ненужным. Там ведь нет денег, приобретать нечего. Да там просто скука
смертная. Сидеть и созерцать, думать о вечном. Чушь несуразная! Как я мог
тогда об этом думать? Оклад увеличивается вдвое! Я начал с радостью
ходить на работу. Одни и те же никчемные лица теперь не казались мне
такими противными, какими представлялись ранее. Нет, ведь теперь я
получал больше, чем они. Теперь я мог позволить себе больше. Я прекрасно
спал. О Господи, какое это было блаженство! Впервые за долгое время
уснуть и проспать без перерыва десять часов. Я будто бы заново родился.
Необыкновенная ясность ума меня поражала, я уже и не думал, что когда-
нибудь вновь испытаю это прекрасное чувство. Вернулись уже давно
забытые ощущения. Привычная серость и мертвая мрачность города
разбавлялись яркими живыми красками. Все вернулось, как я ошибочно
думал, на круги своя. Спустя полгода у меня уже была новая машина, одежда, мебель, мой желудок имел честь принимать более изысканную
пищу, приготовленную в более дорогих ресторанах.
Но в один прекрасный день что-то в моем мозгу вновь щелкнуло, как
тогда, после самоубийства одного из сотрудников страхового агентства. Уже
успевшее слегка позабыться чувство беспросветной безнадежности вновь
обволокло мое сознание. Я вновь осознал, что сижу на надоевшей работе.
Вновь ем надоевшую пищу. Вновь вижу надоевшие лица. Вновь совершаю
каждодневные однообразные поступки. Вновь испытываю всепоглощающую
тоску и уныние. Вновь погружаюсь в бессонницу, как в трясину, с малыми
шансами на то, что однажды смогу из нее выбраться.
Мрачный серый занавес, несущий смерть и опустошение, с грохотом
опустился на город, скрывая обманчивое чувство яркой гармоничной
идиллии, якобы царившей в нем. Стены домов, раньше казавшиеся
безупречными, теперь покрылись глубокими, страшными, угрожающими
развалить здания трещинами. Витрины, раньше будто бы сверкающие под
ослепительно-яркими лучами солнца, теперь были покрыты толстым слоем
пыли, под которым едва виднелись очертания продуктов, имевшихся в
ассортименте магазинов. Деревья, раньше представлявшиеся высокими, ровными, с густой листвой, теперь выглядели кривыми, согнувшимися, с
поредевшими кронами. Небо – серое, укрытое завесой тумана. В этом городе
больше нет места солнцу; если даже оно и выходит, то теперь оно не видится
мне ярким небесным светилом, застывшим посреди безоблачного бездонного
неба, все было блекло – и небосвод, и солнце, с трудом пытающееся
пробиться сквозь густоту свинцовых туч. А люди – такие же серые, невзрачные, потерявшие вкус к жизни. Обвисшие щёки, лоб весь в
продольных морщинах и потухшие глаза. Куда они идут? Чего они хотят?
Для чего живут? Я опять вспомнил про параллельный мир. Тот самый, удивительный, прекрасный, способный сделать отчаявшегося в нашем мире
человека счастливым. Там все гармонично. Там все прекрасно. Идиллия, 58
царящая там, не поддается объяснению. Это рай, мечта утопистов. Философ
сейчас, наверно, сидит где-то посреди лесной чащи и, внимая чудесному
пению птиц, предается греющим душу настроениям, вспоминая прошлую
жизнь как самый страшный сон, который только можно вообразить. А я сижу
за рабочим столом, окруженный кипой надоевших бумаг. Я вновь перестал
спать ночами. Я вновь не нахожу себе места в этой лишенной смысла жизни.
Я вновь мечтаю вырваться. Освободиться.