Покорность

И правда, когда я в полдень вернулся в гостиницу, директриса довольно тепло поприветствовала меня, сообщив, что ресторан откроется в тот же вечер. Появились новые постояльцы, английская супружеская пара лет шестидесяти, у мужа была внешность интеллигента, или, бери выше, — ученого, из тех, что до одури посещают самые отдаленные церкви, до тонкостей изучив романское искусство Керси и влияние зодчих Муассака; с такими, как он, проблем не возникает.

На каналах iTélé и BFM по-прежнему обсуждали политические последствия переноса второго тура президентских выборов. Тем временем заседало политическое бюро Соцпартии, заседало и политическое бюро Мусульманского братства; даже политическое бюро ЮМП решило, что не вредно бы позаседать. Журналисты, один за другим выходившие в прямой эфир из штабов партий с улицы Сольферино, с улицы Вожирар и с бульвара Мальзерб, ухитрялись заболтать тот факт, что в их распоряжении нет никакой достоверной информации.

Около пяти часов я снова отправился в деревню: сюда постепенно возвращалась жизнь, булочная открылась, по площади Консулов сновали люди; попробуй я вообразить, на что могут быть похожи жители деревушки Ло, я, скорее всего, оказался бы недалек от истины. В «Спорт-кафе» народу было мало, интерес к политическим новостям вроде бы угас, телевизор в глубине зала был включен на канале Tele Monte-Carlo. Я уже допивал пиво, когда мне послышался знакомый голос. Я обернулся: Ален Таннер, стоя у кассы, расплачивался за коробку сигарилл «Кафе-крем»; под мышкой он сжимал пакет из булочной с торчавшей наружу буханкой деревенского хлеба. Муж Мари-Франсуазы тоже обернулся; глаза его округлились от изумления.

Позже, за следующей кружкой пива, я объяснил ему, что попал сюда случайно, и рассказал про заправку Пеш-Монта. Он внимательно выслушал меня, ничуть не удивившись.

— Так я и думал, — сказал он, когда я закончил. — Я подозревал, что, помимо нападения на избирательные участки, имели место и другие столкновения, о которых не сообщали в прессе; наверняка их было немало по всей Франции…

Его собственное появление в Мартеле было отнюдь не случайным: тут находился дом, принадлежавший его родителям, он был уроженцем этих мест и рассчитывал, выйдя в ближайшее время на пенсию, поселиться в Мартеле. Мари-Франсуаза не сомневалась, что если победит мусульманский кандидат, на кафедру она не вернется, так как в исламском университете женщинам преподавать не разрешается, это без вариантов. А как же его служба в УВР?

— Меня уволили, — сказал он, еле сдерживая ярость. — Меня уволили в пятницу утром, и вместе со мной всю мою команду. Это произошло мгновенно, нам дали всего два часа, чтобы освободить кабинеты.

— А почему, вы знаете?

— О да! О да, я знаю почему… Днем в четверг я написал рапорт начальству о том, что инцидентов следует опасаться в самых разных населенных пунктах; целью этих инцидентов будет срыв голосования. Они ровным счетом ничего не сделали; на следующий день мне просто указали на дверь. — Он дал мне переварить эту информацию и спросил: — Ну так? К каким тут выводам можно прийти, по-вашему?

— Вы подразумеваете, что правительство хотело, чтобы избирательный процесс был сорван?

Он медленно покачал головой.

— Я бы не взялся доказывать это следственной комиссии. Ведь мой рапорт не был таким уж конкретным. Например, сопоставив донесения моих информаторов, я заключил, что что-то должно произойти в Мюлузе или его пригородах, но не мог же я точно сказать, на каком именно избирательном участке — Мюлуз-2, Мюлуз-5 или Мюлуз-8… А для того, чтобы взять под охрану все участки, пришлось бы задействовать огромные силы; то же самое касалось и других проблемных точек. У моих шефов на такой случай всегда есть отговорка, что УВР часто паникует попусту; мол, они пошли на вполне допустимый риск. Но повторяю вам, я знаю, что говорю…

— И кто, по-вашему, стоит за этими беспорядками?

— Именно те, про кого вы подумали.

— Идентитаристы?

— Частично, да, идентитаристы. А еще молодые мусульмане-джихадисты, их, кстати, приблизительно поровну.

— По-вашему, они связаны с Мусульманским братством?