Покров-17

ГЛАВА ВТОРАЯ

Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»

21 декабря 1941 года, деревня Пожарки

Бойцы взвода лейтенанта Старцева ввалились в хату, взмокшие, краснолицые, стаскивая на ходу винтовки с плеч. Внутри было так же холодно, как и снаружи, но хотя бы не было ветра и мокрого снега, впивающегося в лицо.

— Эх, ну и прогулочка!

— Всего-то ничего прошли, тю!

— Что ж хату не натопил-то никто, холодина задрала уже!

— А ты что разнылся, костерок сейчас сварганим да и погреемся…

— Жратву-то когда давать будут?

Красноармеец Селиванов зашел в хату последним, пропустив сержанта Громова, и ему впервые за последние три часа стало повеселее — хоть какой-то отдых после долгого перехода по бездорожью.

— Будет жратва, — сказал сержант, которого Селиванов пропустил вперед. — Оружие в пирамиду сложите, сколько раз говорил не разбрасывать. И дров надо набрать…

Бойцы сложили винтовки в пирамиду, расселись, расстегнули ватники и шинели, запыхтели, точно выдыхая скопившуюся усталость.

Селиванов присел у подоконника, расстегнул воротник и почувствовал рукой, как размазались по коже комочки грязи.

— Помыться бы… — сказал он, глядя перед собой.

Рядовой Пантелеев, низкорослый, с плоским лицом и живыми глазами, расселся на досках рядом с Селивановым, распахнув полы шинели, развязал сидор, достал кусок хлеба.

— Это да, баньку бы натопить, — сказал он и оторвал зубами мокрый от холода мякиш.

— Насчет помыться — это уж не сейчас, ребят, — сказал сержант Громов. — Не забывайте, немца наши только утром сегодня отсюда выбили. В жаркое местечко пришли. В Недельном будет еще жарче.

Этим утром передовые подразделения 238-й стрелковой дивизии заняли деревню Пожарки, от которой оставалось всего пять километров до Недельного. К деревне медленно стягивались остальные части, но многие застревали в снегу и задерживались по дороге. Стрелковому батальону 837-го полка повезло — удалось добраться почти к трем часам дня. Отдыхать, по всей видимости, предстояло недолго.

Селиванов достал из вещмешка потертый блокнот с огрызком карандаша, послюнявил, сложил на коленке, начал что-то записывать.

— Эй, Селиванов, — крикнул из другого угла хаты круглолицый и краснощекий Денисенко. — Опять поэму писать уселся? Почитай нам!

— Не поэму, — улыбнулся Селиванов. — Просто записки. Что тут читать, сами все знаете, что было, то и записываю.

До войны Селиванов работал корреспондентом в ленинградской газете. Иногда писал стихи. Однажды послал свои юношеские рифмы Луговскому и очень гордился коротким отзывом: «Юноша, вы молодец. Больше читайте».

Когда в июле пришла повестка, ему было двадцать лет.

Сержант Громов оправил под ремнем шинель, которая была ему велика, осмотрел хату, снял шапку-ушанку, пригладил рукой вспотевшие волосы и вдруг нахмурился.

— Так, ребята, а куда Игнатюк делся? Всех вижу, его не вижу.

— По бабам пошел! — крикнул Пантелеев, дожевывая кусок хлеба.

По хате прошлись смешки.

— Ну тебя… — сказал Громов. — Какие бабы тут, что несешь?

— А Игнатюк даже в лесу в три часа ночи бабу себе найдет, — сказал Денисенко.

Бойцы захохотали.

— Тьфу, — Громов сплюнул и натянул на голову ушанку. — Игнатюка найти надо, если опять не явится на построение, с меня лейтенант три шкуры сдерет, сами знаете.

— А вот и он! — крикнул кто-то.

Все обернулись в сторону дверей. У прохода стоял Игнатюк — запыхавшийся, с улыбкой на красном лице. Он был не один. Рядом с ним стоял, радостно размахивая хвостом, всклокоченный рыжий пес.

— Друга вам привел, — как бы извиняясь, сказал Игнатюк. — Уцепился за мной, как хвост, я ему — иди давай отсюда, а он ни в какую. И смотрит глазищами своими, ну как тут удержаться? Покормим хоть?

Пес вбежал в хату, обнюхал Громова, потом Селиванова, потом Пантелеева, затем сел посреди хаты и тряхнул мордой.

— Ты какой хороший! — красноармеец Максимов соскочил с печи, наклонился к собаке, почесал за ухом.

— Что, Игнатюк, нашел себе бабу? — ехидно протянул Пантелеев.

— Да ты совсем с глузду съехал? — обиделся Игнатюк. — И вообще, это кобель. Вон, болтается у него…

— Пантелеев, твои шуточки уже слишком, — строго сказал Громов. — Игнатюк, у тебя своего пайка не было, чтоб собаку накормить? Ладно, ладно… Хороший барбос.

Наклонился, погладил по голове — пес доверчиво заскулил и снова мотнул ушами — улыбнулся, спросил ласково:

— Что ж с хозяевами-то твоими…

Пес снова заскулил и улегся на доски.

Пантелеев вытащил из сидора замотанный в бумагу кусок сала, отрезал финкой кусок, подозвал свистом пса, и тот, вскочив с досок, засеменил к нему лапами.

Съел прямо с руки, проглотил, пристально посмотрел в глаза Пантелееву, ожидая следующего куска.

— Теперь барбос твой друг, — засмеялся Игнатюк. — Вот сам и корми.

Селиванов смотрел на собаку и улыбался. Он любил собак. В Ленинграде у его семьи был пес по имени Альберт. Почему «был»? И сейчас есть…

«Но далеко», — подумал Селиванов, вздохнул, почухал пса за ухом, снова улыбнулся.