Покров над Троицей (СИ)

Игнат, слегка отойдя от болевого шока, тоже широко улыбался, не спуская глаз с Дуняши, и всем троим на миг показалось, что ужас первых дней войны, боль и слезы, длинные вереницы повозок с телами погибших и раненых, липкая осенняя грязь на монастырских дорожках, смешанная с кровью, постоянный тревожный перезвон и заунывный бесконечный обряд отпевания — это где-то далеко, а тут, в светлой горнице, ничего страшного нет, и если они вместе, то всё будет хорошо, не может быть иначе.

* * *

Долгоруков зашёл к Нифонту Змиеву, когда перевязка уже закончилась.

Просторная монастырская каптёрка, отделенная от общих палат, скудно освещалась восковыми свечами. Ещё один нарисованный на стене «раненый человек» жутковато колебался в такт пламени, глядя на проходящих безучастными, пустыми глазами. Воевода, увидев этот рисунок, поежился и ускорил шаг, стараясь не смотреть на медицинские художества.

Нифонт Змиев был не только перевязан, но и обмыт, и переодет. Его крепкое тело чуть выглядывало из-под огромного количества аккуратных льняных полос, но всё равно впечатляюще бугрилось загорелыми мускулами.

«На богомолье так солнцем не напечёт», — отметил про себя воевода, подходя к монаху.

— Поговорить надобно, чернец… — начал князь медленно, привычно-надменно, но запнулся на полуслове, наткнувшись на смешливый взгляд чёрных пронзительных глаз, смутился и скороговоркой добавил, — ежели ты недужный от ран или после сечи усмяглый, то можно и таче повидаться.

Губы Нифонта тронула легкая улыбка, подобно летней паутинке. Он движением головы показал на скамейку рядом с собой и коротким взмахом руки указал на дверь крутящимся вокруг него служкам. Братия, безмолвно поклонившись, безропотно направилась к выходу. Змиев внимательно проводил их взглядом.

— Слушаю тебя, княже.

— Ты решил нарушить обет молчания?

— А как бы у нас разговор случился?- вопросом на вопрос ответил Нифонт.

Князь подвинулся ближе, наклонился к голове монаха.

— Ты можешь научить мои сотни столь искусно конно биться?

— Прости, княже, — поморщился Змиев, — своевольны дети боярские, да и времени мало. Так наказать врага за наглость и самоуверенность можно только единожды, второй раз — не обманем. Теперь они умнее будут, осторожнее, да и сполу, — Нифонт опять сделал легкое непонятное движение кистью правой руки, — копейному бою учить твоих воев поздно. Сподручнее дать сотням оружие грядущего…

Палец монаха указал на угол, где сгрудились трофейные пищали, мушкеты, ручницы и другая огнестрельная рухлядь.

— Где ж конному, да с мушкетом управиться? — удивился воевода.

— Мню, что дети боярские чаще на стенах сгодятся, чем в седле, — Змиев поерзал на лавке, покривился от боли, перехватил раненую руку здоровой и положил ее на живот. — А пищали — они пока что громоздки, с годами станут легче, снаряжать их будет проще. Пищаль за триста шагов броню пробивает, а будет — за пятьсот, семьсот, тысячу… Попробуй, подойди с копьецом к такому полку… Издали продырявят…

— Тебе к государю надо бы, — перебил монаха воевода, внимательно вглядываясь в его лицо, — огневое и сечевое дело вельми ведаешь, рассуждаешь здраво, такие мужи при дворе состоять должны, а не в келье прозябать.

— Тебе ли не знать, воевода, что многим и в хоромах царских прозябать приходится. Не хочу приумножить собой их скорбное число. В сиденье своём я больше пользы вижу. Одними сотнями дворянскими да стрельцами крепость не удержать. Истое ратников добрых из мужиков сделать. Толпа с рогатинами для польских жолнежей — не противник. Пройдут сквозь них, как нож горячий сквозь масло, и не заметят. А надобно наравне биться.

— Мужики против солдат королевских? — князь хмыкнул с сарказмом, — да никогда они не станут равными, сколь ни учи! Куда им, сиволапым!

Монах закрыл глаза и улыбнулся.

— Самая выносливая и самая стойкая армия — набранная из мужиков. В недалёком прошлом в битве при Азенкуре семь тысяч английских йоменов(****), вооруженных только ножами и луками, наголову разгромили восьмитысячную армию французских рыцарей. А в будущем крестьяне станут становым хребтом любого войска. Работящие, безотказные, богобоязненные — не то, что бесшабашная, неуправляемая шляхетская вольница.

Сказано это было настолько уверенно, словно монах говорил о событиях, уже случившихся. Долгоруков встал и прошелся по каптерке, задумавшись. Остановился, упёрся взглядом в лицо монаха, словно пытаясь проникнуть в самую его душу.

— Кто ты, чернец Нифонт Змиев? — воевода задал вопрос, давно вертевшийся на языке.

Улыбка пропала с лица монаха. Он глубоко вздохнул, желваки коротко пробежали по скулами.

— Когда б я сам сие ведал…

* * *

(*)«многая рухлядь» — Мартин Бер, «Московская летопись» (1600–1612):