Покров Шута (СИ)

Ужин проходил в необычной для человеческого общества форме. Не было никаких длинных столов. Не было никакого ряда одинаковых стульев и одинаковой посуды. Нои были разными и все предпочитали проводить ужин так, как им нравилось. А значит, в большой гостиной для ужинов было несколько небольших и средних столов со стульями, креслами, любимыми местами у камина (где обычно восседал Граф и его верная Лулу), затемненными, уединёнными местами для таких, как Тринадцатый, и даже пуфиками вокруг не шибко высокого стола для Уз. Поскольку никому не нравилось, когда эти двое ломали мебель посреди важного разговора.

Конечно, время от времени интерьер менялся, менялись приборы, блюда, размещение. Обиженные не садились рядом с объектами их обиды, желающие болтать свободно подсаживались для беседы.

От семейных трапез так и тянуло спокойствием и безумием.

Зато все почти всегда были довольны. Не смотря даже на тот факт, что иногда за ужинами или обедами поднимались неприятные темы. На завтраках ни о чём подобном никогда не говорили по простой причине — половина состава семьи мирно похрапывала за своими местами на притащенных подушечках. Как в таких условиях болтать о важном? Граф, конечно, мог бы заставить их пробудиться и выслушать, но всё же... Нои были довольно ночными созданиями, и многие предпочитали работать именно в тёмное время суток, отдыхая утром часов по пять-шесть как раз до обеда.

Обычно важное обсуждалось на ночь глядя.

Вот как сейчас.

А в том, что сегодня будет обсуждаться что-то важное, Тикки понимал отлично хотя бы потому, что ужин устраивался сразу после основного представления, разрушения пары отделений Ордена и разведки в другом отделении. У Графа всё ещё были свои честолюбивые планы на Алму Карму, он то и дело повторял, какой чудесный акума мог бы выйти из этого паренька теперь, если постараться, если вдохнуть жизнь именно за счёт тёмной материи, ведь в Алме так много ненависти, смятения и недоумения должно быть.

Но Мудрость ещё не пробудился. И Граф не был властен над порядком пробуждения. И всё же его напрягало, что из всех Ноев пока не пробудились всего двое, и один был как раз тем, кто так нужен. Конечно, не пробудился повторно так же и Гнев, но Граф полагал, что это произойдёт позже. Ведь Гнев только умер, глупо было бы ожидать его повторного пробуждения менее, чем через пять лет — Тикки откуда-то помнил, что это допустимый минимум между перерождениями. И что для минимума нужны условия. И что Гнев, скорее всего, пробудится лет через десять всё-таки.

Не удивительно, что его не ждали.

А вот Мудрость и Жалость определённо запаздывали.

Одарённость давно здесь, он спустился с Графом, который либо приходил заранее, либо опаздывал сам, и утроился у дальней стены, в углу. Что странно, сегодня он был не один, там же устроился и только вернувшийся откуда-то с мечом наперевес Правосудие. Возможно, он разузнал что-то важное во время своей отлучки и теперь обсуждал с Тринадцатым.

Фидлер сидел ближе к центру на небольшом расстоянии от Шерила с Роад. Так как их места находились как раз напротив Графа, не трудно было догадаться, что Гниение снова дразнит Страсть. У бедняжки и так уже никаких нервов не хватало. Но Фидлер действительно ненавидел женщин. И причина у него была просто замечательная: ненавидел женщин от того, что ненавидел лично Лулу.

Ну что ж, она и впрямь была матерью некоторой части человечества, но кто сказал, что её дурные качества переходили только женщинам? Сказал это, конечно же, Гниение. И мог повторять вечно. Он наслаждался этим.

Тикки снова вздохнул, потирая шею и вытягивая ноги, стараясь не смотреть на стол, потому что он был голоден, а до начала ужина есть не полагалось… Он не ел со вчерашнего дня, как только узнал, что именно произойдёт сегодня. Или это было вчера и позавчера?

Тикки откинул голову, пытаясь сосредоточиться на датах. Одно он знал точно: Малыш благополучно пережил это нападение, и ему в голову даже пришла чудесная идея по вызволению членов Семьи Ноя из Ордена. Но ни он, ни Аллен не знали, когда точно это произойдёт. Аллен собирался посоветоваться осторожно с книжниками, которые кружили вокруг отца (или мамы?) будущего Сердца, якобы оберегая.

Тикки в такое не верил. Ему просто не нравилось, что эти двое могут кружить вокруг Аллена, беременного Аллена, беременного от него, от Тикки, между прочим!

Тикки верил, что ребёнок его, ну точно его…

Хотя время от времени вползали нехорошие такие мысли. Что это может быть порождение всего-то чистой силы, что сроки, совпадающие с их уединением в Ковчеге, случайность, что Аллен сам отлично это понимает и лишь играет с Тикки. Он же чёртов Шут, в конце концов!

И тогда в Тикки просыпалась его кровожадность. Этот ребёнок… этот ребёнок, если он и впрямь бездушное Сердце, то не лучше ли удушить его в колыбели? – вопрошала его тьма. А если он и Сердце, и…

Но когда этот невозможный мальчишка сворачивался у него под боком, доверчиво прижимаясь и тут же засыпая, Тикки не мог думать о нём иначе, как о будущем родителе их общего ребёнка.