Покровитель для оторвы

Подношу ладонь к лицу. Неужели это мои слезы? Я еще способна плакать?

Практически падаю в руки «бабули». Зарываюсь лицом в ее уютный кашемировый свитер и даю волю слезам.

Тело сотрясают спазмы, рыдания душат меня. Она меня не предавала. Она меня спасла.

Господи, спасибо хотя бы за это.

Нежные ладони гладят меня по волосам, спине.

— Тише, девочка, все хорошо. Бабушка с тобой, — мягко и нежно приговаривает она.

Ее дорогие духи укутывают меня, ее тепло согревает меня. Обнимаю ее так крепко, как только могу. Вкладываю в свои объятия все нерастраченное тепло детдомовского детства.

И Нелли Эдуардовна отвечает мне.

Истерика проходит так же быстро, как и накатила на меня.

Хочу отстраниться, но женщина продолжает обнимать меня.

— Ребятам нужно было время, чтобы добраться сюда, а мне надо было разговорить их, — она оттягивает ворот кашемирового свитера и мне в глаза бросаются тонкие проводки, оплетающие ее плечо и шею. Микрофон?!!!

— Сволочь, — Эдик отмирает на полу.

Но Андрей живо успокаивает его ударом в бок.

— Так ты признался? — усмехается Карина. — Вот дурачок…

— Не переживай. Ты тоже сказала достаточно, — грубо обрывает ее Ржавый. — Запись никто не останавливал.

Ее лицо моментально меняется. Судорога искажает его, превращая в безобразную злую гримасу.

— Твари! Вы пожалеете. Вы знаете, кто я?..

Ржавый практически бросает Карину в угол и она испуганно замолкает.

— Что это все было? — мой взгляд мечется по комнате со скрученными Кариной, Эдиком, Сергеем и теми, двумя идиотами, что украли меня. — Вы что, секретный спецотряд?

Дима и его друг презрительно фыркают.

— Нет, сестренка, — ухмыляется Рыжий. — Просто мы в армии служили.

— Ага, в ВДВ, — довольно кивает Саныч.

Перевожу все еще ошарашенный взгляд на «бабулю».

— Нет, моя хорошая. Но когда твой сын служит в органах, и руководит какой-нибудь очередной супер-пупер миссией, приходится быть в тонусе. Особенно за границей, особенно, когда все это длится почти десять лет.

Я только открываю рот.

В комнату шумно врываются люди в форме и темных масках.

— Дима! Димочка! — надрывно кричит Карина, когда ОМОНовец отрывает ее от пола..

— Вы почти успели, — Дима здоровается с кем-то из бойцов за руку.

Я осторожно разглядываю его. Большого, сильного, властного и жестокого. Стараюсь запомнить каждую черточку, знаю, что мы больше не увидемся.

Стоит ему почувствовать мой взгляд, как он резко разворачивается ко мне.

Я отвожу глаза. Вытираю заплаканное лицо и делаю шаг по направлению двери.

— Люся, подожди, — Димин голос бьет по нервам. В нем слышится приказ, не просьба.

Даже сейчас он не хочет оставить меня в покое. Нет, любимый, я не хочу говорить с тобой и видеть тебя тоже не хочу. Я все еще слишком сильно на тебя обижена.

— Андрей, — с трудом могу сдержать подступающие рыдания. — Подкинешь меня до вокзала?

— Ты никуда не поедешь, пока мы не поговорим, — в след мне несется очередной Димин приказ.

Его голос звенит от гнева.

— Идем? — игнорирую бывшего опекуна.

Андрей кивает.

— Люся! — звучит угрожающе и меня прорывает.

— Послушай меня, — резко оборачиваюсь и опираюсь на предусмотрительно подставленную Андреем руку. — Кто ты такой, чтобы мне указывать?

— Я твой…

Скажи, ну скажи.

— Опекун.

Грустно усмехаюсь. Сказал, но не то, что я хотела и ждала.

— Нет, — разговор окончен. Закусываю губу. — Ты им никогда не был. Еще аргументы?

В набитой людьми комнате повисает напряженное молчание. Все чего-то ждут.

— Я люблю тебя, — выдыхает Дима. Но в его глазах я не вижу нежности, только обреченность и злость. На меня? На зрителей?

— Нет, — качаю головой. — Тебе нужно только мое тело. Тебе нужна игрушка, покорная рабыня. Ты не способен ЛЮБИТЬ, только пользоваться, требовать.

— Я тебя не отпущу… — он повышает голос, предостерегая.

— Что? Что ты сделаешь? Опять достанешь пистолет и приставишь к моему виску? Или прямо промеж глаз? Хватит! — я не могу говорить спокойно, кричу.

Подхватываю с пола полупустой рюкзак и выскакиваю из комнаты. Позади слышу торопливые шаги Андрея.

И злобный рокот «братишек».

Глава 28. Дмитрий

Две недели спустя

Резкий звук и яркий свет вырывают меня из серого небытия.

— Твою мать… — пытаюсь закрыться от слишком яркого света, попутно опрокидывая несколько пустых бутылок со стола.

— И твою тоже, — в ответ мне раздается строгий голос мамы.

Голову сжимает тупой болью.

Прохожусь пятерней по лицу, сминая до боли кожу и протирая заспанные глаза.

— Я занят, — тянусь за полупустым графином.

— Я вижу, — она подхватывает графин раньше меня и наливает янтарную жидкость в пузатый бокал.

А потом залпом выпивает до дна.

— Ржавый на тебя плохо влияет, — я морщусь, когда она громко ставит бокал на столешницу.

— Ты собираешься бухать и дальше? — она игнорирует мое замечание.

— Других дел у меня пока нет, — закрываю глаза, стараясь унять подступающую тошноту.

— Дима, скажи мне, ты всегда был таким дураком, или это русский воздух на тебя так подействовал?

Поперхнувшись воздухом, поднимаю взгляд на мать.

— Не понял?

Она тяжело вздыхает и аккуратно опускается на краешек кожаного кресла.