Покровитель птиц

Индейца разглядывали, конечно же, почем зря, вот стоит он бестрепетно, зачем-то в перьях, в бахроме, в мокасинах, чьи-то зубы да косточки в качестве мулек, застежек, деталей, угнетенный колонизаторами, пива не пьет, а мы все интернационалисты, вся очередь и набежавшие к случаю мальчишки, и никто в ментовку или еще куда не стукнет, совсем сдурела страна, «воронок» не летит, не забирают иностранца под белы руки (под смуглы, то есть) в таком прикиде средь бела дня, вот оно — оттепель, оттепель, тепло с носу потекло, а может он с киносъемки, у нас всё время кино на Подьяческой снимают, они-то снимают, а нам надевать, может, он Гойко Митич, хотя, пардон, Гойко тогда еще пешком под стол ходил; да мы ряженых любим, блаженных тем более. А для чего они, собственно, к нам ездиют? так Пушкин сказал — все флаги в гости будут к нам, у индейцев флагов нет, у них тотем; тотем? ну, это кто твой пращур, — медведь, волк, бобрик либо ящер непарнокопытный, ну, мне лично, что флаг, что тотем, пускай, а не налила ли нам Шура чего в пиво.

Глава 6 РАЗНОПОРОДНАЯ ШАРМАННАЯ МУЗЫКА

Приехал принц на белом коне и сказал: «Мойн!»

Приехал принц на сивой кобыле и сказал: «Наздар!»

Два варианта начала святочного фантастического рассказа

Девушка Мила, волею судеб снимавшая комнату на третьем этаже домика-корабля на углу Большой Подьяческой и Никольского переулка, внезапно пропала, совершенно исчезла из жизни Клюзнера, не звонила, не отвечала на звонки. Она нравилась Клюзнеру, да кому только она не нравилась, смуглая восточная красавица, перси, персты, черные гладкие волосы, кто только не старался на выходе из аудиторий ее филфака прижать ее словно невзначай к двери, извиняясь либо улыбаясь, веселую норовистую лошадку, кто только не волочился за нею, студенты, профессора, писатели, художники, будущий нобелеат, завтрашний классик, случайный попутчик.

— Мы под ее окном серенаду исполним, — сказал Клюзнер. — Она мне призналась, что не знает, что такое шарманка, только слово слыхала. Разлука ты, разлука, чужая сторона. Ах, мой милый Августин, всё прошло, всё.

У детей знакомых и друзей набрал он полную сумку маленьких детских шарманок, от современных, крашеных кладбищенской голубой или заборной зеленою краскою, до дореволюционных; сверх того в сумке лежала парочка музыкальных шкатулок, а Бихтер раздобыл то ли в театре, то ли на киностудии большую шарманку из реквизита, даже в залог оставил — кроме клятвенного обещания к вечеру вернуть — трешку.

— Когда-то, — сказал Клюзнер, заворачивая за угол с Садовой, — будучи в кавалерийских войсках, подался я верхом в самоволку и на коне въехал во двор-колодец любимой девушки.

— И что из этого вышло? — осведомился Бихтер.

— Гарцевал я по двору, копыта стучали почем зря, все жильцы выглядывали из окон, кроме нее. Так что вышла из этого только гауптвахта.

Индеец шел, по обыкновению, в гости к акварелисту З., Абгарка с разнорабочим переростком-великаном Мотылем и Толиком, сопровождаемые карликом, волокли куда-то детали кроватей и крышки кастрюль своей кроватной фабрики, переименовываемой периодически в цех металлоизделий. Все были остановлены, расставлены полукругом под окном вокруг ларька (по средам открывался он с одиннадцати), снабжены шарманочками и музыкальными шкатулками. Большой шарманкою, перекинув ремень ее через плечо, вооружился Клюзнер. По его мановению музыканты без тени улыбки привели в действие разнопородную шарманную музыку, какофония отменная, большая шарманка фальшивила громче всех. Улица и переулок были к случаю пустынны и безмолвны. Наконец распахнулось, хлопнув, окно второго этажа, ворвался в воздух известный всем любителям пива скрипучий голос сварливой старухи-кошатницы по прозвищу Гарсиса: «Нажрутся с ночи водки, окаянные, вопят, проклятущие, отдыха людям не дают! Сейчас каждому на башку по ведру воды вылью!» С грохотом окно затворилось, только что стекла не посыпались.

— Ну вот, — сказал Бихтер, — где еще в ответ на маленькую утреннюю серенаду, альбу, так сказать, услышишь: «Нажрутся и вопят»?

Музыканты молча быстрехонько вернули свои инструменты сумке и разошлись. Тут открылось заветное окно третьего этажа, совершенно незнакомое женское лицо всплыло над ларьком, незнакомый голос спросил Клюзнера:

— А где же ваш сурок, шарманщик?

— Заместо сурка я, — сказал Бихтер.

— Людмила здесь больше не живет, — поведали из окна. — Муж ее снял где-то на Петроградской квартиру.

— Разве у нее есть муж?

— Теперь она замужем.

Слова эти произнесла она другим тембром. «Контральто», — отметил Клюзнер машинально. И спросил:

— А вы?

Она рассмеялась, затворила окно, смех ее некоторое время еще витал в воздухе. Клюзнер улыбнулся: «Чеширская кошка».

В тот день начал писать он новый романс на стихи Пушкина, и переправа ему не снилась.

Глава 7 САПОЖНИК