Читаем Покуда я тебя не обрету полностью

Джек больше не появлялся в приемной. Теперь он ждал своей очереди у себя в машине. Когда подходило его время, Элизабет звонила ему на мобильный, он закидывал в паркомат нужное количество монет и поднимался. Его присутствие в приемной приводило юных мам – а также частенько их подружек и нянь – в «погранично-истерическое состояние», говорила доктор Гарсия.

Джек слушал Эммилу Харрис, отбивая ритм на рулевом колесе под «Круче прочих». На тротуаре появилась Элизабет и помахала ему связкой ключей. За музыкой Джек не услышал звона.

– Я тебе дам «круче прочих», – сказала Элизабет, пропуская его в кабинет доктора Гарсия. Высокая, с вытянутым лицом, за пятьдесят, седые, свинцового цвета волосы собраны на затылке в хвост. Голову держит прямо, напряжена – что-то в ней есть от миссис Макквот.

– Я оставил доктору Гарсия сообщение на автоответчике, – сказал Джек.

– Я его слышала, мило, мило. Я их все слушаю еще в машине. Полагаю, ты хочешь, чтобы доктор приняла тебя первым.

– Если можно, Элизабет.

Джек уселся в кресло в кабинете доктора Гарсия (не в приемной), а Элизабет пошла делать кофе. Он впервые сидел в этом кабинете один, поэтому воспользовался представившимся шансом разглядеть фотографии поближе. Оказалось, доктор Гарсия на них куда моложе, чем ему казалось. Если это ее дети, то они давно выросли и сами завели детей.

– Сколько лет доктору Гарсия? – спросил Джек у Элизабет, когда она принесла ему кофе.

– Шестьдесят один, – ответила она.

Джек был поражен. Доктор Гарсия выглядела куда моложе.

– А кто этот господин? Он ее муж или отец?

– Муж. Он умер лет двадцать назад, я еще не была знакома с ней тогда.

Вот почему он так похож на призрака, он просто преследует свою семью, не принадлежа ей больше.

– Она вышла замуж снова?

– Нет. Она живет с одной из своих дочерей и ее семьей. У доктора Гарсия столько внуков, что не пересчитать.

Оказалось, Элизабет, прежде чем стать секретарем доктора Гарсия, была ее пациенткой. Она развелась с мужем, стала пить и из-за этого лишилась права видеться с единственным сыном. Бросив пить и найдя работу, она восстановилась в правах, и мальчик, к тому времени тинейджер, получив возможность выбора, переехал жить к ней. Доктор Гарсия спасла ее жизнь, говорила Элизабет.

Джек сидел в кабинете совсем один и пил кофе; казалось, его присутствие здесь неуместно. Что ему делать в обществе детей и мужа доктора Гарсия? На этих фотографиях они словно заморожены. Джек понял – это ему урок. Его психиатр увешала свой кабинет фотографиями, что были сняты до смерти ее мужа, но для чего? Для того, видимо, чтобы каждый день напоминать себе – нечего себя жалеть. Жалеть себя – значит откладывать выздоровление, твердила своим пациентам доктор Гарсия.

«Ты должен жить с этим, – говорили Джеку фотографии. – Ты не в силах забыть прошлое – но ты обязан его простить».

Джек подумал, наверное, у нее дома, где живут ее дочь и внуки, а сама она – строгая бабушка, висят и более поздние фотографии; на них ее дети выросли, на них они качают собственных детей, гладят своих кошек и собак. Но на работе, там, где доктор Гарсия общалась с больными, которые столько времени себя жалеют, что болезнь уже перешла в терминальную стадию, вот там доктор Гарсия собрала галерею прошлого – как суровое напоминание о былом счастье и неизбывном горе. Она, оказывается, сказала однажды Элизабет, что когда выходила замуж за человека много старше себя, понимала, что он умрет раньше ее.

– Я только вообразить не могла, как скоро это произойдет! – рассмеялась она.

– Она рассмеялась? – переспросил Джек. – Доктор Гарсия смеялась, произнося эти слова?

– Вот именно! В этом-то вся и хитрость! – ответила ему Элизабет.

Снова отклонение от «правил», которое в Нью-Йорке и Вене приняли бы в штыки. Там Элизабет осудили бы за такой откровенный разговор с Джеком, сочли бы ее поступок вопиющим проявлением непрофессионализма. Впрочем, подумал Джек, сам «хронологический» метод доктора Гарсия в означенных местах сочли бы тем же самым. Но вот незадача, у доктора Гарсия пациенты вылечиваются! Взять хоть бы Джека.

На столе у психиатра лежал блокнот для рецептов. Джек подумал, уместится ли на одном листке то, что ему необходимо ей сказать, решил, что уместится, только писать надо помельче.

Дорогая доктор Гарсия,

Я отправляюсь в Эдинбург на встречу с сестрой – а может, и с отцом! Когда вернусь, изложу вам все в хронологическом порядке.

Сегодня узнал о вашем муже. Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования.

Джек

Перейти на страницу:

Похожие книги

Лекарь Черной души (СИ)
Лекарь Черной души (СИ)

Проснулась я от звука шагов поблизости. Шаги троих человек. Открылась дверь в соседнюю камеру. Я услышала какие-то разговоры, прислушиваться не стала, незачем. Место, где меня держали, насквозь было пропитано запахом сырости, табака и грязи. Трудно ожидать, чего-то другого от тюрьмы. Камера, конечно не очень, но жить можно. - А здесь кто? - послышался голос, за дверью моего пристанища. - Не стоит заходить туда, там оборотень, недавно он набросился на одного из стражников у ворот столицы! - сказал другой. И ничего я на него не набрасывалась, просто пообещала, что если он меня не пропустит, я скормлю его язык волкам. А без языка, это был бы идеальный мужчина. Между тем, дверь моей камеры с грохотом отворилась, и вошли двое. Незваных гостей я встречала в лежачем положении, нет нужды вскакивать, перед каждым встречным мужиком.

Анна Лебедева

Проза / Современная проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза