Покушение на ГОЭЛРО

— Хорошо, что я вас остановил! Не входите в посольство. Отдайте пакет привратнику. А сейчас я первым пойду на станцию и в Москве вас подстрахую. Поняли?

— Да.

— Ни в коем случае не выходите в тамбур. И помните — я рядом.

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Жарков стоял на крутом берегу Дона. С обрыва было видно далеко окрест. Уходила к горизонту чуть всхолмленная степь, в нескольких метрах над водой поднимались густые кусты ивняка и таволги. Сухой ветер с низовьев выворачивал листья купин, и тогда кусты казались не зелеными, а седыми, серебристыми. Шелест ветвей под сильными порывами ветра доносился даже сюда, на крутояр.

За долгие годы его отсутствия ничего не изменилось здесь: ни былинная река, ни серебристый ивняк по берегам, ни темные кроны дубов в дальнем урочище. И все это ощущалось Жарковым словно нечаянная радость и как вечность и неизменность Родины. Ведь он уехал во Францию еще в шестнадцатом. Потом, в Берлине, ему казалось, что он и не узнает родных мест. На самом деле более всего переменился он сам. Сейчас Жарков часто ловил себя на том, что он будто досматривает донские сны, в которых видит себя босоногим мальчишкой, купающим в Дону коня, видит золотой цвет еще прохладного утреннего песка и крохотные прозрачные волночки, часто и бесшумно облизывающие влажную гальку берега, слышит фырканье вороного жеребца, теплого и чуть пахнущего потом, и звонкие крики и смех мальчишек, его сверстников, тоже купающих лошадей.

Он мысленно переносился в Париж начала двадцатых годов, вспоминая встречу в Венсеннском лесу с военным агентом, или атташе, бывшей Российской империи графом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым — начальником его, Жаркова, по русской военной миссии во Франции. Разговор был неофициальный и доверительный.

Сияло раннее утро. Совсем по-русски пели на деревьях птицы, которые здесь назывались по-иному. От могучих дубов и платанов ложились на траву переливчатые тени; они расплывались блеклыми пятнами, густели и вновь таяли. Верховой ветер в этот ранний час был так мягок, что не было слышно шелеста листьев.

— Помогите мне, граф, — начал Жарков. — Я верю вам, но не понимаю ни вас, ни себя.

— Дорогой друг, вы хотите служить России?

— Я верен присяге! — отчеканил Жарков и, не сдержавшись, добавил, правда, не для того, чтобы лишний раз уколоть Игнатьева — «красного графа», не пожелавшего отдать двести миллионов франков, лежавших на депоненте во французских банках, на «белое дело»: — Честь офицера прежде всего!

— И для меня, штабс-капитан, — сухо проговорил Игнатьев. — Я тоже присягаю один раз.

— Простите, но я не верю вам, граф.

— Понимаю. Мнение эмигрантских кругов, продавших Отечество, меня не интересует. Я присягал России, Жарков, — голос Алексея Алексеевича несколько смягчился, — России! И честно выполняю свой воинский долг.

— За веру, царя и Отечество?

— Да, пока Отечество признавало или терпело царя и веру… Потом, царей ведь было много, а Россия одна. И если народ сверг глупого царя и не хочет верить в жестокосердного и несправедливого бога, благословляющего русское оружие против немцев, а германское оружие — против русских, то остается одна истинная святыня — Отечество. Оно существовало и во времена поклонения идолам, и в те далекие годы, когда самого слова «царь» не существовало в славянском языке. А ваши предки, Жарков, казаки, просто бежали и от веры, которую им навязывали, и от крепостного права, и от царя, норовившего надеть на шею народную ярмо потяжелее…

Несколько шагов они шли молча, и, подойдя к скамье, Игнатьев сел, поставив меж ног изящную трость, на которую опирался, словно на эфес сабли. Жарков присел рядом.

— Я не считаю наш разговор оконченным, — мягко проговорил Алексей Алексеевич. — Вы военный инженер, русский. Найдите самостоятельное решение, если хотите служить Отечеству.

И он пошел по дорожке, стройный, подтянутый. На нем даже штатский костюм сидел будто мундир.

Позже Жарков встретил Базова и сумел убедить его в искренности своих намерений послужить России.

И вот столько лет ждал он встречи с посланцем Родины, а потом сам приехал инкогнито в Россию. Стоит на берегу родного тихого Дона и верит и не верит, что это не сон. И желая убедиться, что это явь, Жарков обернулся и посмотрел на лежавшего в траве Борисова, встретился с ласковым взглядом его серых глаз.

Кнаппу и Фишеру удалось добиться совместной поездки представителя фирмы и представителя Электроимпорта по пущенным в строй и строящимся электростанциям, где монтировались турбины фирмы «Континенталь».

По пути «специалисты» заехали на Дон. Жарков хотел посетить родные места и поклониться праху родных. Уже неделю проживали они с другом юности Борисовым в донской станице. Ждали нарочного с известиями от Базова.

…Рано утром Жарков отправился на Дон купаться. Долго плавал в прозрачной холодной воде, чувствуя, как тело наливается бодростью и энергией.

Повернув голову вправо, Жарков вдруг увидел бегущего к Дону Борисова. Выбрался на берег и, поджидая его, лег на песок.