Покушение на миражи

Мне не удалось придать своему фальшивому баритону те ангельские интонации, которые каждый вечер изливает для малышей телевизор. Сережа долго крутился и не засыпал…

Он уснул, выкинув из-под одеяла ручонку. Катя гремела на кухне, готовила плацдарм для будущего дня. За окном над грузной грядой сумеречных многоэтажных домов прорезалась одинокая, самая настойчивая звезда.

Внук спал, слабенькая ручонка лежала поверх одеяла. Ему не исполнится и двадцати лет, когда закончится наш пресыщенный событиями век. К тому времени внук еще не успеет ничего совершить, совершать ему суждено уже в веке грядущем, — и только где-то в середине нового века этот человек станет оглядываться на свой пройденный путь.

Моя жизнь показалась бы колдовской моему деду Федосию Степановичу Гребину, по-уличному Федоско Квасичу, не слишком удачливому мужику из деревни Прислон. Мой дед не видывал домов выше двух этажей, хотя и слыхал, что бывают даже и четырехэтажные. Мой дед гонял на санях по зимнему накату до пятнадцати верст в час, летал он только во сне, а чтоб, не выходя из избы, устроившись перед ящиком, следить, как гоняют шайбу хоккеисты на той стороне планеты, этого он уже и помыслить не мог. Наверное, столь же фантастичной должна выглядеть и для меня жизнь моего внука. Нисколько не удивлюсь, если он окажется небожителем, на Землю станет спускаться только в гости.

Глядит в окно звезда. Впрочем, это Юпитер притворился робкой звездой.

Лишь он смог пробиться на закате сквозь мутный воздух великого города…

Местожительство моего внука, возможно, будет выглядеть примерно так же — звезда да и только. Но при взгляде в бинокль она должна превратиться в золотого мотылька, парящего в траурной пустоте. А в солидные телескопы — в полыхающего многокрылого дракона, устрашающее исчадие космоса. Рано или поздно люди выберут за пределами Земли симпатичную планету и облекут ее в металл, керамику, пластик, раскинут в сторону Солнца драконовы крылья…

Зазвонил телефон. Я бережно накрыл одеялом выброшенную ручонку, встал.

— Слушаю вас.

Голос Алевтины, дочери Голенкова. Ни боли, ни отчаянья в нем — лишь мертвенная усталость.

— Иван Трофимович… час назад. Я остолбенело молчал.

Светил в окно застенчивый Юпитер.

Час назад… Иван был на год старше нашего идущего на убыль века.