Покушение на Россию

Тут нам надо подняться на новый уровень мудрости и понимания, чтобы не загубить дело. Для этого полезно разобраться, почему наше воссоединение вызывает столь бурное сопротивление части интеллигенции в Белоруссии и более скрытное, но столь же упорное неприятие наших российских демократов. Почему они так боятся укрепления Лукашенко и повышения его авторитета в народе? Каков ход их мысли? Расскажу для начала о моем знакомстве с белорусской оппозицией.

Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) не так давно устроила в Минске большой семинар о том, как обустроить Белоруссию. По мнению Запада, Белоруссия — «горячая точка», и демократы нуждаются в защите от Лукашенко. Поэтому и держит там ОБСЕ своих наблюдателей, тратит деньги на семинары. Съехались туда западные эксперты, прочитали свои старые антисоветские конспекты: «Тоталитаризм! Дефицит! Очереди!». Но была в этом семинаре и большая польза. Западный комфорт, английская речь, бесплатный кофе в прихожей — все это так согрело душу белорусских демократов, что они потеряли сдержанность и заговорили, как дети — что на уме, то и на языке. Очень интересно было послушать.

ОБСЕ пригласила от Госдумы РФ докладчика по первому вопросу: «Советская система: теория и реальность». Так вышло, что послали меня. Я не политик, сделал доклад научный, за советскую власть не агитировал, и канделябрами меня бить не было явных оснований. Но теорию и реальность изложил наглядно. Приехавшая из Женевы как оппонент по моему докладу почетный советолог Юдит Шапиро пыталась, правда, доказать, что в СССР лекарства в аптеках выдавались только номенклатуре, но даже самые крутые демократы посмотрели на нее с жалостью.

За доклад я получил самую большую похвалу в моей жизни. От Станислава Шушкевича, героя Беловежской пущи! Он сказал, что если бы он прослушал такой доклад десять лет назад, то он не сделал бы того, что сделал после 1989 года. Он, оказывается, не знал, что СССР относился к цивилизациям общинного типа. После такого откровения Шушкевича другие лидеры оппозиции (бывший председатель Верховного Совета Шарецкий, бывший управляющий Центральным банком Богданкевич и др.) начали говорить самое, на их взгляд, главное. Поскольку я, как докладчик, после каждого цикла выступлений имел слово для ответа (тут я снимаю шляпу перед западными порядками), получился диалог. Вот мои главные впечатления.

Похоже, демократы действительно настолько уверовали в догмы монетаризма и черт знает чего еще, что рассуждать в понятиях здравого смысла просто не в состоянии. Вот некоторые их тезисы и смысл моих ответов.

«Да, при советском строе люди были сыты и в безопасности, но это надо было поломать, потому что хозяйство было нерентабельным, низка была экономическая эффективность!». Что за чушь! При чем здесь рентабельность, если хозяйство было нерыночным и его цель — не прибыль, а чтобы все были сыты? Ведь мы только что об этом договорились. Зачем же к нерыночному хозяйству прилагать мерку, которая имеет смысл только для рыночного? Само понятие «эффективность» придумали недавно, а до этого тысячи лет вели хозяйство и следовали простым, житейским меркам.

Но допустим, вы испытываете к «эффективности» почтение. Как, спрашиваю, вы определили, что наше хозяйство было неэффективным? Почему финский фермер, которого нам ставят в пример, эффективный, а колхозник — нет? Ведь колхозник на 1000 га имел в 10 раз меньше тракторов, чем европейские фермеры, и давал всю последнюю советскую пятилетку пшеницу с себестоимостью 92-95 руб. за тонну. А у финского фермера себестоимость 482 доллара за тонну. Объясните, говорю, почему же производить один и тот же продукт вдесятеро дороже — это эффективно? Молчат. Ну хоть бы что-нибудь ответили.

«При советском строе жить было невозможно из-за дефицита. А сейчас в России хотя бы дефицита нет». Ну что тут скажешь. Ведь только что на экране я показал динамику производства продуктов по годам. Как же так, спрашиваю? Было много молока — это вы называете дефицит. Стало вдвое меньше — нет дефицита. А слово дефицит означает «нехватка». Ведь, получается, для вас важнее образ молока на витрине, чем само молоко на обеденном столе. Но не удалось договориться — образ продукта для них важнее, чем реальный хлеб и молоко.