Пол и костюм. Эволюция современной одежды

Человек эпохи постмодерна, уже независимо от пола, узнал: мало того что в шкафу одного человека, как в театральной костюмерной, могут уживаться разные гардеробы, — их можно объединять и перемешивать. В этом новом мире, далеко за пределами классического кинематографа, в мире музыкальных видеоклипов и свободных, совмещающихся, ничем не скованных фотоизображений, старые джинсы, блестки, нежные оборки и черные солдатские ботинки носят не по очереди, а вместе. Новая свобода моды в последней четверти XX века позволила не создавать новых форм, но довольно дерзко играть со старыми, неподатливыми и прочными, выпуская на волю стремительный поток образов, пульсирующую волну смешанных смыслов.

Недавние революции

После Второй мировой войны подлинная сила массовой моды впервые получила полное признание. Лишь тогда идея «тирании» начала прочно ассоциироваться с дизайном модной женской одежды. Послевоенная эпоха была одним из тех периодов, когда в одежде были сильно маркированы половые различия, так что открытая демонстрация бурной сексуальной фантазии в моде снова стала исключительно женской и очень заметной привилегией. Возвращение к домодерным обстоятельствам в моде и в сексуальной жизни происходило так, как если бы грандиозных освободительных и объединительных движений 1910-х, 1920-х и 1930-х годов вообще не было. Женщины хотели вернуть себе привилегии, приписываемые им прежними романтическими фантазиями, и в тот момент не желали замечать издержек этих привилегий. Сексуально-освободительная битва казалась выигранной раз и навсегда, как война; можно было позабыть, против чего она вообще велась, и вернуться к радостям романтики и опасностям ухода от реальности.

Мужская мода стала еще более трезвой, жесткой и подчеркнуто сдержанной, в то время как бизнес женской моды расцвел, продвигая и подгоняя сексуальные фантазии обратно в необъятный мир эротического подчинения и нарциссизма под маской скромности, в мир длинных волос, собранных в узел лишь затем, чтобы потом распустить их одним движением, в мир тесно перепоясанных талий, ждущих, пока их освободят мужские руки, мир мириад юбок, под которыми скрывается награда. Кристиан Диор, словно реинкарнация Ворта, предложил женщинам недостижимые и усложненные образы, для поддержания которых требовалось множество скрытых усилий. Идеал «ангел в доме» тоже был возрожден, и представительницы среднего класса вновь возмечтали иметь по пять детей и самостоятельно печь хлеб, вместо того чтобы становиться нейрохирургами и сенаторами, как они того хотели в 1930-е годы.

Однако модная индустрия необратимо стандартизировала элементы модного платья и, следовательно, затруднила потребительницам возможность самовыражаться в новом романтическом стиле без фрустраций, особенно финансовых. Самовыражение через одежду вообще сильно сдало позиции, особенно в Америке, где заметно усилился конформизм. Все больше и больше женщин, которым не были близки новейшие веяния моды, воспринимали их как угрозу, более того — как агрессию со стороны создателей моды. Особенно сильная враждебность поднималась против знаменитых кутюрье-мужчин, которые славились и процветали благодаря новой данной им власти и паблисити.

Хотя высокая мода по-прежнему предназначалась лишь для избранных, массовое производство одежды заимствовало у нее фасоны, ставшие общедоступными. Однако если раньше каждая женщина могла переделывать модные наряды сообразно собственному вкусу и окружению, то теперь все изменилось; уже не считалось, что все до единой женщины обязаны уметь шить, а у представительниц среднего класса больше не было служанок, которые умели чинить и перешивать одежду. Возможно, обычные женщины и чувствовали, что происходящее в лучших ателье Парижа (или, все чаще, Милана и Нью-Йорка) имеет к ним прямое отношение, — но только благодаря тем версиям, которые продавались в магазинах готовой одежды. Высокая мода, таким образом, рассматривалась скорее как диктатор, нежели как нечто чудесно-далекое, Парнас, обитель чистой элегантности, поскольку повседневная мода была явно и очевидно с ней связана. Женщины начинали ощущать некоторую беспомощность, если в магазинах не было ничего, что им бы понравилось, потому что теперь лишь немногие умели запросто сшить себе вещь или перешить готовую в соответствии со своим вкусом. Новые фасоны стремительно вытесняли старые, и если женщине казалось, что новомодная вещь ей не к лицу, она чувствовала себя обманутой.