Поль Верлен

Светская жизнь Верлена была блестящей, все ему улыбалось, однако дома у него было не так радужно. В апреле 1865 года его отец упал с лестницы, и с тех пор его состояние ухудшалось и ухудшалось. Сначала были приступы эпилепсии, за ними следовали периоды полной прострации, после которых он не справлялся с дрожью и ему трудно было говорить. Он угасал, постепенно впадая в маразм. Его близкие переживали это очень болезненно.

Поль должен был один ехать на каникулы в Пализёль. «Погода хорошая, дорога красивая, и прогулки доставляют удовольствие», — пишет он первого августа Лепеллетье. «Я веду самую идиллическую — в буквальном смысле — жизнь», — сообщает он Рикару. Он гуляет по четыре часа в день, отдает должное пиву и бургундскому, почти не пишет и много читает, например Рамаяну, и доносит до своего друга такую ее оценку: «Я наполовину из Рамаяны. Клянусь Чертдрой, она хороша!» И в набожном доме своей тетушки он осмеливается добавить: «Вот так вот индусы затыкают за пояс Библию, Евангелие и отцов церкви!» Он замечает, кстати, что если бы до своего знакомства с Рамаяной не впитал в себя религию, то, как ему кажется, он бы сменил позитивизм на индуизм (об этом же свидетельствует его стихотворение о Савитри). В этом он был преданный последователь Леконта де Лиля, который «восстановил в правах» ведическую литературу во Франции. Но единственной истинной религией все же оставалась Поэзия и ее бог — Прекрасное.

2 ноября 1865 года вышел первый номер нового журнала Луи-Хавье де Рикара «Искусство». В этом еженедельнике любезно согласился писать Леконт де Лиль. Что касается Верлена, он получил должность литературного критика. С самого первого номера под заголовком «Осужденный судья» он опубликовал разгромный отзыв на критическое сочинение Жюля Барбе д’Оревильи «Творения и люди». Верлен не оставил от книги камня на камне: все, что автор ненавидит, прекрасно с точки зрения критика (Банвиль, Теофиль Готье, Виктор Гюго, Флобер), а все, что ему нравится («Голуби и ужи» Симеона Пеконталя, «Ад» Амеде Помье), для критика отвратительно. Этюд Верлена о Бодлере в номерах от 16 и 30 ноября и 23 декабря 1865 года, напротив, трогательный и восторженный. Критик его обожает, поскольку в его глазах автор «Цветов зла» есть воплощение художника, свободного от всяких оков. «Да, — пишет он, — цель поэзии — это Прекрасное, только Прекрасное, чистое Прекрасное без примеси Пользы, Правды и Справедливости». Это заявление, которое Теофиль Готье сформулировал тремя словами «искусство для искусства», стало девизом новой поэтической школы. Слово «бесстрастность», которое мы впервые находим в стихотворении Луи-Хавье де Рикара, имело успех.

Поэт, храни же как зеницу ока
Душу свою, не дай ее задеть,
Пускай твой дух, закованный в доспехи
Бесстрастности, всегда вперед глядеть
Способен будет, как и цель достигнуть,
Которую ему ты указал[76]

.

У Поэта нет ничего, чем бы он мог поделиться, кроме эстетического чувства. Сердце и мораль отвергнуты. Урок Леконта де Лиля выучен и усвоен.

Команда «Искусства» к концу 1865 года была уже многочисленной и сплоченной. И тут ей представилась возможность сплотиться еще крепче. 5 декабря Французский Театр представлял премьеру драмы в пяти актах под названием «Генриетта Марешаль» по произведению братьев Жюля и Эдмона де Гонкуров.

Пьеса была хорошо написана, но очень скучна. Студенты-республиканцы восприняли ее в штыки, освистывая не столько саму пьесу, сколько ее авторов, которым покровительствовала бонапартистская власть и которые, по слухам, были на короткой ноге с ее императорским высочеством принцессой Матильдой, племянницей Наполеона Бонапарта. Больше всех пьесу поливал грязью Альбер Вольф и долговязый костлявый молодой человек по имени Жорж Кавалье по прозвищу «Деревянная трубка», о нем мы еще будем говорить в дальнейшем. Поэты «Искусства», во главе с Коппе^[77] и Верленом, яростно выступили против — не в защиту пьесы как таковой, но в защиту принципа, согласно которому произведение искусства должно оцениваться само по себе, а все политические и моральные соображения должны быть отброшены. Это наделало много шума. Тем не менее эта неожиданная поддержка молодежи левобережья, влюбленной в Виктора Гюго и настроенной антибонапартистски, не помешала пьесе провалиться после шести представлений. Но эта «битва чести» открыла их для самих себя. Порывая с конформизмом, они осознали, что представляют собой последний бастион защитников чистого искусства, независимого и неизменного.

За это они были готовы отдать жизнь.

Глава IV МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ПОХОРОНЫ И БЕЗУМНАЯ ЖИЗНЬ (конец декабря 1865 — июнь 1869)