Полая Арапия

Зазвенел песок. Кто-то отошел. Проснулась Надька.

- Брюхо давит.

Натягивая на грудь дерюгу, Мирон, запинаясь, проговорил:

- Щупают... Мясо щупают!

- А ты ко мне, рядом. Я плохо сплю, мне все слышно.

И, притягивая к себе его дрожавшее тело, гладила легкой, неслышной рукой загорбок. Бормотала уникшим шепотом:

- Бают: скоро дойдут. Скоро сарт пойдет, а у него хлеба хоть и нету, а Ефимья, грит, - он молоком подкормит. Дай-то Господи. Дойдете хоть... А я-то, поди, так завтрача умру, Мирон.

- Протерпишь.

- Умру. Мне с конского ... давит. В брюхе-то как кирпичи с каменки каленые... И тошнит. Рвать не рвет, а тошнит, комом в глотке. Могилу-то выкопать некому.

- Выроют.

- Нету рук-то ни у кого, земля ходячая. Люд.

- Зола!

- Зола, Мироша!.. Думаю, по зиме-то, как дойдем, за Егорку выйти. Там, в Арапии, народ-то, грит Ефимья, черный и без попов. А поди, так попы раньше туда с крысой удрали.

- У тяти едова нету.

- Он про те думат, ты ешь тайком... Дай кусочек, Мироша...

- Нету у меня ничо.

Она теребила ему бороду, чесала пальцем волос на голове и чуть слышно бормотала в ухо:

- Дай, Мироша, кусочек махонький... пососать. Хлебушко-то тепленький на зубах липнет, а язык-то... Дай, Мироша, ей-богу, не скажу. Только вот на один зубок... ххм, хм... кусочек. А потом я помру, не скажу все равно...

Она сунулась головой подле его локтя. Лязгала зубами по рукаву. К утру ее рвало. У лица темнела на земле клейкая, синеватая жижа. Она лизала рвоту... Скорчившись - умерла.

Деревня поднялась, пошла. Мужики, подталкивая плечами, взяли тележку с Ефимьей.

- Схоронишь? - спросил Фаддей, уходя.

Поодаль на земле сидел Егорка, узкоголовый, оставив тонкую губу под жестким желтым зубом.

- Иди, - сказал ему Мирон. - Я схороню...

Егорка мотнул плечами, пошевелил рукой кол под коленом. Запыхаясь, сказал:

- Я... сам... Не трожь... Сам, говорю... Я на ней жениться хотел... Я схороню... Ступай. Иди.

У кустов, как голодные собаки, сидели кругом ребятишки. Егорка махнул колом над головой и крикнул:

- Пшли... Ощерились... пшли!..

Пока он отвертывался, Мирон сунул руку к Надьке за пазуху, нащупал там на теле какой-то жесткий маленький кусочек, выдернул и хотел спрятать в карман. Егорка увидал и, топоча колом, подошел ближе.

- Бросай, Мирон, тебе говорю... Бросай!.. мое... - Егорка махнул колом над головой Мирона. Тот отошел и бросил потемневший маленький крестик...

Егорка колом подкинул его к своим ногам...

- Уходи... мое!.. я схороню...

В лицо не смотрел. Пальцы цепко лежали на узловатом колу...

Мирон пошел, не оглядываясь...

Мальчишки, отбегая, кричали:

- Сожрет!..

Догоняя далеко ушедших мужиков, Мирон заметил у края дороги стаю дерущихся ребятишек. Глубоко повязнув в колеях, тупо уставились в землю брошенные телеги. Гнилые клочья тряпок свисали с досок, с ящиков. Почти все телеги пахли тошным, трупным запахом. Фаддея и Сеньки с мужиками не было.

- Не видали? - спросил Мирон.

Кто-то выматерился хрипло и долго. Один сказал пискливо:

- Отьелись... Жрать прячутся.

В животе Мирона задвигалась узкая режущая боль. Язык метнулся по деснам, отыскивая слюну. Сверху на голову оседало мутное, режущее виски и отдающееся в носу, в небе...

Мирон побрел, спотыкаясь. На глаз попал валявшийся у телеги огрызок кожи. Мирон сунул его в зубы.

Горбатая, с растрепанными волосами баба дернула его за рукав.

- Нету, - сказал. Мирон. - Сам исть хочу.

Баба, приседая на кривых коленях, мотнула головой.

- Знаю... Пойдем под телегу... Сколько дашь?

Она раскрыла рот и, выпячивая грудь, лихо мотнулась костями. Оскалила зубы.

- Пойдем?..

Мирон побежал от нее, дрыгая локтями. Когда он оглянулся, баба и еще трое незнакомых мужиков шли позади него.

Мирон качнулся в сторону. Сиреневая полынь уколола ногу. Из-под куста мелькнул маленький зверек. Мирон бросился за ним, хотел схватить, но упал. Зверек ускользнул в норку.

Мирон было начал разрывать, но вспомнил: одному оставаться нельзя. За ним шли, оглядываясь, четверо.

Он подтолкнул тело вверх руками, приподнялся. Живот крутила узкая голодная боль. Ребра отрывались и жали кожу. Ребра словно заблудились внутри.

...Ноги шли через всю землю, через весь песок, не подымаясь на воздух. И тело тоже словно ползло по песку. Через песок. Мирон не мог догнать мужиков. Поднял глаза к солнцу: подвигалось оно, желтое и тучное, как жеребая кобылица.

- Жрешь? - сказал под себя Мирон. - Лопаешь? А я пошто должен ждать?

Идти ему не хотелось. Он ощупал близлежащую телегу: теплое дерево и горячие гвозди. Тут опять вспомнил про четверых. Они шли, взявшись за руки, в нескольких шагах и глядели на уходящих в пыль деревенских.

Мирон заторопился.

Кончут. Надо с мужиками... Кончут!..

Вспомнил пожалевшую его Надьку. Заплакал. Хотел утереть слезы, - веки были сухие, как дорога, как поле. На пальцах с век и бровей скатилась пыль.

Слезы уходили внутрь, в живот, мучающий все тело... Мучила тело земля мукой сухой и тягучей. Деревенские остановились. Мирон догнал их.

- Что? - спросил он торопливо пробредшего мужика.

- Ефимью кормить надо. Нечем Ефимью кормить.