Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

«Сантиметр» плотник выкрикивал так певуче, что нельзя было понять, на каком слоге он делал ударение.

— Бери! Бери! — повторял старик, а сам уже нажимал на рубанок коричневыми, узловатыми пальцами, и белые стружки потоком бежали на пол. — На верстаке по правую руку лежат грабельные колодки, буравчик выберешь из тех, что на стене. Держи интервал между дырками в три сантиметра, а дырку помечай на четвертом.

Впервые у неторопливого Миши Самохина от волнения быстро стучало сердце и нетерпеливо вздрагивали пальцы, и он просил самого себя: «Мишка, пожалуйста, не спеши!»

— С краев тоже пропусти по два сантиметра!

А через минуту, сквозь шорох рубанка, его голос, но уже не повелительный, а незлобивый и чуть насмешливый, говорил кому-то за окном:

— Акулина, выросла длинна, держаки к лопатам спросишь у Алексея Ивановича, у председателя. Недавно приходил и забрал их.

Кажется, простая штука: на полировано-гладкой поверхности колодочки шириной в пятьдесят шесть сантиметров оставить по два сантиметра на концах, а остальные пятьдесят два разделить на клетки по четыре сантиметра. Граненый, отточенный с обеих сторон карандаш, металлическая линейка и циркуль — все в распоряжении Миши. Но линейка зыбко, как жидкий мосток, дрожит в его руках, а длинноногий циркуль вихляет, как пешеход на гладком льду.

— Не можешь — спроси! Спроси громко! А не сопи себе под нос. На людях действуй смело, нараспашку. Маху дашь — вовремя подскажут, — поучал плотник, уходя от верстака и возвращаясь к нему с пилой в руке.

Миша громко заговорил:

— Размечаю справа налево тринадцать клеток. По четыре сантиметра.

Старик молчал, и Миша понял, что первый шаг сделал правильно.

— Третья, седьмая… тринадцатая, — громко считал Миша, нанося синие полосы на колодочку.

— Ну, а дальше?

— Дальше… Тоже справа в этих клетках отбить клеточки по сантиметру на дырки… Раз…

Приходили колхозницы, закутанные в платки, в шарфы. Зябко вздрагивая, притопывали, шутили и ругали свою беспризорную жизнь, в дотах и в землянках. Старик Опенкин журил их за поломанный держак лопаты, за выщербленные грабли.

Не отрываясь от дела, Миша внимательно слушал, как Иван Никитич, сбивая небольшую рамку, обнадеживающе говорил колхозницам:

— Об яровых семенах, конечно, беспокоиться надо. И мы, правление, будем о них день и ночь трубить району, а район — области… Но и то, товарищи колхозницы, надо помнить, что о нашем положении знают и думают и в Кремле. Семена у нас обязательно будут. Готовьте землю, очищайте ее от сорняков, зарывайте окопы и траншеи, а инструмент ломайте пореже.

Прислушиваясь к разговорам старика, Миша иногда работал как-то безотчетно. По ошибке он взял бурав побольше и стал им вертеть. Колодочка треснула, треснула едва слышно, но старый плотник уловил звук лопнувшей колодочки, вздрогнул, но не обернулся в сторону Миши. Старик в это время внимательно слушал маленькую черноглазую женщину, худую, измученную, одетую в стеганый ватник, перепоясанную фартуком из мешковины.

— Иван Никитич, ну а коров-то тех, что майор говорил… когда ж их пригонят? Скоро? С детьми нет сил больше ждать… Никакой силушки.

И женщина уткнулась в каменную стену, закрутила головой так, как будто хотела спрятаться в трещину между камней.

— Замолчи! Слеза что древесный червь. В плотницкой не положено реветь… День-два — и надежные люди отправятся за ними, а теперь уходи и не горячи мне сердце.

Миша видел, как тряслись жилистые, тонкие руки старика, когда он грубовато выводил женщину из плотницкой.

С порога маленькая женщина сказала:

— А ты, дядя Опенкин, не серчай. В бригаде пристаю к Марье Захаровне, а тут — к тебе. К кому, как не к вам, за подмогой и за советом?..

— Серчаю я, что не могу коров доставить самолетом! — ответил старый плотник и вслед за женщиной скрылся за дверью.

Вернувшись, Иван Никитич сел на верстак. Мише странно было видеть старого плотника неподвижным. Заметив, что Иван Никитич уставился на лопнувшую колодочку, он пристыженно заговорил:

— Дедушка Опенкин, я задумался и дал маху. Буду работать хоть до полночи. Вы же, должно быть, тоже не сразу…

— А ты сердечный… Обмундировка на тебе вот эта вся?.. В чем в доме, в том и в поле?..

Он неловко усмехнулся и задумался, но, неожиданно сорвавшись с верстака, строго сказал:

— Работать! Работать!

И плотницкая наполнялась то шорохом стружек, то свистом пилы и шарканьем рубанка.

Вислоусый кузнец, матовый от угольной копоти, открыв дверь, шутливо прищурил глаза, как бы спрашивая Мишу: «Плотник твой воюет?» Миша отмахнулся от кузнеца и с новым усердием принялся за дело.

Приближался конец дня. Старый плотник, собираясь уходить в правление колхоза, убежденно говорил Мише:

— А может, останешься ночевать здесь, в кузнице? Около горнов куда теплей, чем в доте. Тут Гитлер во сне не приснится. Матери скажу, где ты остался. Я увижу ее сейчас в правлении…

Помня о Гаврике, Миша ни за что не согласился с предложением Ивана Никитича и заторопился домой.

— Ты ж не проспи! Плотники и кузнецы умываются на заре! Ну, счастливой дороги! — напутствовал его Иван Никитич.