Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

— Шило имеет приспособление в обход идти, а ты прешься напрямую… Затяни потуже, с сердцем затяни, но не рви!.. Порвал? Такие и будешь носить. По валенкам угадаем мастера…

Подобрав под себя ноги, Гаврик сидел с красными щеками и со вспотевшим лбом. Старик стоял напротив, прямой, как воткнутый шест.

Гаврик до крови наколол палец, но, вздрогнув, даже не поднял сосредоточенных глаз. Мише стало жалко товарища.

— Гаврик, а ты думай только про шило, про валенки, а больше ни про что…

— Чепуху сказал! — обернулся старик к Мише. — Думать ему есть о чем. Пальцы колоть я его не учил. Положим, ты, Михайла, теперь рядовой, разжалованный, спрос с тебя невелик: доставай харчишки, мы закусим, а он повременит. В наказание.

— Дедушка, он и так работает.

— Молчи. Трудом не наказывают, а исправляют.

Гаврик шил, искоса поглядывая на старика, на Мишу. Они сидели в углу, ели кукурузные оладьи, накладывая на них кусочки мелко нарезанного лука. Гаврик думал: «Скажу деду, что он тыловая крыса, и на первой же остановке незаметно исчезну из вагона. С первым же обратным поездом вернусь в село…»

До сих пор думалось так же легко, как ехалось до узловой станции. Но дальше думать Гаврику было просто страшно. Вот он вернулся в село, его окружают колхозницы и, покачивая головами, говорят: «Нашли кого посылать по такому большому делу… Ну что спросить с Гаврика Мамченко?.. Товарищ майор, вы же военный человек, а не сообразили…»

И Гаврик со свойственным ему горячим воображением видит майора. «Бог войны» стоит в стороне, поправляет повязку на руке и говорит: «Вина моя… Михаилу Самохину по заслугам поверил, а этого… Этого не знал и ошибся».

Нестерпимый стыд заставляет Гаврика отложить в сторону валенок. Он осматривает стены качающегося пустого товарного вагона.

— Тебе тесно? — спрашивает старик, вытирая ладонью сухие, морщинистые губы.

— Нет, — отвечает Гаврик.

— Чего же озираешься?

— Жалко, дедушка, что нету хорошего, прочного гвоздя и веревки. Привязали бы за ногу, чтоб другой раз за водой не бегал.

— Вижу — становишься на правильную точку. Можешь оладьями побаловаться, — смеется подобревший старик, облегченно вздыхает Миша и, потеснившись, дает место Гаврику около походного стола.

Мир снова воцарился в вагоне. Колеса ясней и четче отсчитывали километры быстро бегущей дороги. После завтрака Иван Никитич снова открывает дверь.

— Я не против солнца, да и валенки тачать видней! Михайла, Гаврик, когда валенки у человека на ноге улыбаются?

Ребята почти в один голос отвечают:

— Когда красиво сделаны!

— Такие валенки и будем шить, — сказал Иван Никитич и тут же добавил: — Будем шить не спеша, чтобы успевать посматривать, что нового по сторонам!

* * *

— Благодарны мы премного, — говорил Иван Никитич, уходя из вагона следом за молодым кондуктором. — Довез ты нас до этого места хорошо.

Миша и Гаврик, сложив сумки, притихли, стоя на невысокой эстакаде. В стороне, ближе к большому вокзалу, темневшему обугленными стенами и пустыми просветами окон, в огромную железную толпу сбились пассажирские составы. Там сновали люди с мешками, чемоданами, узлами, с самоходными тележками. Грузчики в серых фартуках кричали:

— Кому помочь? А ну, кому надо помочь?

Покачивая фонариком, молодой кондуктор легко пробирался в этой вокзальной сутолоке и на ходу отвечал старому плотнику:

— Теперь уж вам надо идти на пригородный за билетами. На Сальск поезд вечером.

— Гражданин, ты уж подскажи, — торопился за кондуктором Иван Никитич и в то же время оглядывался на ребят.

— А я ж и подсказал, — не останавливался кондуктор.

— Подсказал ты самую малость.

— А что тебе еще надо? — удивляясь, остановился кондуктор.

— Чтоб вошел в положение.

— В какое?

Иван Никитич громко ответил, преграждая собеседнику путь:

— А вот в какое — спешить нам надо.

— Теперь все спешат…

Указывая на Мишу и Гаврика, по-прежнему стоявших с пожитками около товарного вагона, старик Опенкин еще настойчивей стал убеждать молодого кондуктора:

— Мне с ними, с ребятами, прибыть в Целину ночным часом не положено. Потом же время осеннее, а оттуда нам с коровами пешим ходом до дома добираться… Когда же это мы вернемся?!

— Да что тебе нужно? Что прилип?

— Скорость движения нужна. Подскажи, что делать.

Ребята видели, как у молодого кондуктора от досады заерзал затылок, и он так крутнул головой, будто тесен стал ему воротник.

— Миша, как бы у нашего старика с кондуктором не начались прения? — настороженно заметил Гаврик.

Но опасения Гаврика не оправдались. Случилось, что именно в это время мимо кондуктора и мимо Ивана Никитича пробегала женщина в шинели и темном берете со значком железнодорожника.

— Марфа! Марфа! Ты на главный? Возьми, пожалуйста, с собой старика. Я спешу, а он пристал и не пускает!

— А что ему, старику? — спросила Марфа.

— Он словоохотливый, сам расскажет, — облегченно вздохнул кондуктор, провожая глазами Ивана Никитича, которого Марфа уже тянула за рукав дубленого полушубка.

Старик оглянулся, коротко взмахнул рукой, Миша и Гаврик вскинули на плечи сумки, мешок и двинулись вдогонку.