Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

— Калекам, конечное дело, путь надо держать к жинкам, до дому, — усмехнулся Федор Евсеев, поднялся и, держа левую руку с искалеченным большим пальцем напоказ, стал натягивать шапку и застегивать ворот. — Думаю, что и тебе, Кирей, тут нечего крутиться, ежели дело близится к военной развязке: ты ведь, всем известно, с пеленок нестроевой…

— Будто бы, — стесненно ответил Кирей тем словом, которое навязло у него на языке с той минуты, как он узнал о пожаре в Кучарине.

— Остается еще взять в попутчики свата Хвиноя, — говорил Федор Евсеев. — Бери, сваток, свой треух и пошли.

— Собрался — уходи. Никто не держит.

Хвиной постарался сказать это как можно спокойней, но обида, кольнувшая в сердце, долго потом томила его. Труднее всего ему пришлось в минуту, когда сват Федор вслед за Киреем вышел в сенцы и оттуда через приоткрытую дверь бросил ему с усмешкой, застрявшей в цыгановато-черных, обвисших усах:

— А может, ты, сваток, метишь в командиры?..

По сдержанному молчанию, наступившему в хате, Хвиной почувствовал, что ему во что бы то ни стало надо смолчать, и он смолчал. Постепенно успокаиваясь, он прислушивался к тому, что убежденно и просто говорил Иван Николаевич:

— Товарищи, ничего обидного нет в том, что кое-кто пойдет домой. Не умно было бы браться за оружие тем, кто не уверен в себе.

Люди уходили парами и по одному. Уходили молча. Лишь иногда можно было расслышать приглушенный вздох, покашливание, вскользь оброненные слова: «Ну, чего топчешься? Пошли», «До свиданьица», «В другой раз, может, и нам…»

— Лучше, если бы не пришлось, — напутствовал уходивших Кудрявцев.

Наконец остались те четырнадцать человек, которые твердо решили действовать. Одобрив план Кудрявцева — впрячь станисполкомовских лошадей в розвальни и пробежать на них до хутора Ясеноватского, — они стали разбирать винтовки, протирать их и, отведя в сторону опустевшего угла, проверяли действие затвора, вкладывали обоймы… Хата наполнилась резковатым пощелкиванием стали. Взял винтовку и Хвиной. Когда ее записали, он, пользуясь тем, что все оживленно разговаривали, подошел к Андрею и тихо спросил:

— Кум, ты подскажешь мне?..

Андрей понял его и, стараясь не привлекать ничьего внимания, ответил:

— Это, кум Хвиной, русская пятизарядная винтовка. Хорошая винтовка. Обращаться с ней будешь так… — и тут же все объяснил.

Послышался угодливый тенорок Сергеева:

— Иван Николаевич, думаю, что вы без меня обойдетесь: я не рожден для батальной жизни. Другое дело — вы!..

* * *

Когда на забродинской колокольне пробило час ночи, пара станисполкомовских лошадей рысью вынесла со двора Наума Резцова просторные розвальни с тесно сидевшими в них людьми. За розвальнями на короткой привязи катились низкие подсанки. В них сидело двое: тот, что с винтовкой через плечо, — Хвиной, а тот, что почти вдвое шире и без винтовки, — Наум Резцов.

Чтобы невзначай не наскочить на бандитов, ехали горой, бездорожьем. Приходилось объезжать яры, ямы, кучи камней… После выпавшего снега трудно было различить их. То и дело останавливались. Хвиной и Наум давно уже завели свой разговор, — тихий, чтобы в розвальнях никто не слышал.

— Опять и в этом деле Иван Николаевич чисто одну правду говорит, — громко шептал Наум. — Самим надо хлеб сеять, с весны начинать сеять. Нашим живодерам не по нраву такая затея… Говорят, что за долгие годы мы разучились хлебопашествовать… Говорят, что пшеницу от жита можем отличить только в калаче…

Хвиной заворочался и выругался:

— Уж они-то, паразиты, здорово понимают в хлебе. Жгут его напропалую, будто это сорная трава… Вон как горит! Стало быть, на них-то мы и наши дети работать можем, а на самих себя, по советскому порядку, не сумеем… Хитро!..

Наум вздохнул и перехватил слова Хвиноя:

— Трудно будет сколотить супрягу… Положим, где как… Там, где пойдут на подмогу такие середняки, как твой кум Андрей Зыков, — и тягло объявится и орудия всякие то же самое.

Розвальни, описывая крутую дугу, шарахнулись под раскат. Подсанки рвануло, и дважды подряд они перевернулись. Вывалились на снег Наум и Хвиной, но нить разговора не упустили. Снова усевшись рядом с товарищем, Хвиной сказал:

— Кум Андрей… Что о таком человеке много рассказывать? Лучше сказать ему спасибо, да и замолчать… С нашей живностью не здорово напашешь и насеешь…

И они поговорили о своей незадачливой домашности и тихонько посмеялись, когда Хвиной рассказал, как нынче, впервые оказавшись во дворе Наума, он угадал, кто у него разместился в низенькой каменной постройке под крутой соломенной крышей.

— Гляжу на дверь, что пошире, думаю: тут телка или коровка… Гляжу на ту, что поуже и пониже, — не иначе, думаю, тут — овцы… Дальше совсем низенькая дверь… Ну, а тут, думаю, или куры, или поросенок… Только подумал, как там сразу захрюкало. Поросенок!..

— Он такой у нас: хрюкает с вечеру, хрюкает в полночь и на заре. Уродился разговорчивым… А угадать тебе не трудно: ты — овчар, я — пастух… Люди одного сословия.