Полчаса музыки. Как понять и полюбить классику

Брамс любил человеческую компанию, но, казалось, с равным удовольствием проводил время в одиночестве, когда шагал своей знаменитой, увековеченной в известной карикатуре походкой, держа в руке мягкую шляпу, и размышлял на ходу, прерываемый проносящимися мимо велосипедистами, которых он не выносил и поведением которых возмущался. Он был известен своей буйной нелюбовью к формальностям и официозу любого свойства: ужинал на летних верандах маленьких кафе, всячески избегая ресторанов и объясняя это тем, что не может терпеть формальной одежды; ходил во фланелевых рубашках, презирал галстуки и жесткие воротнички и носил кожаную сумку через плечо, которая, по словам Видмана, «выглядела так, словно она принадлежала странствующему геологу и была набита камнями». Сейчас, думая об облике Брамса, мы неизбежно вспоминаем прежде всего его ветхозаветную бороду; однако всякий, кто сталкивался с ним на протяжении жизни – будь то в юности, когда он выглядел хрупким, почти женственным юношей, или после переезда в Вену, когда он посолиднел и набрал вес, – отмечал необычность его взгляда. Видман, относившийся к Брамсу с почтительной нежностью, цитирует Толстого, в «Анне Карениной» писавшего о «том постоянном, тихом сиянии, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании всеми этого успеха». Именно такое впечатление, по словам Видмана, производил Брамс, однако сияние это было связано не только с его композиторской славой. В ней действительно не могло быть никаких сомнений, по крайней мере в пределах немецкого мира: дом в Туне периодически осаждали поклонники, авантюристы, искатели протекции (чаще женского пола) и охотники за автографами; гостьи венских салонов, запинаясь от восторга и трепеща перед знаменитой прямолинейностью Брамса, которая только усиливалась в светских ситуациях, лепетали свои комплименты. Свечение, о котором говорит Видман, он связывает с глубокой удовлетворенностью Брамса тем миром, который он для себя выстроил и границы которого ревностно, порой грубо охранял. В нем было место ему самому и его музыке, природе, путешествиям, книгам, газетам, которые его интересовали, и разговорам обо всем этом с узким кругом тщательно отобранных людей, который время от времени подвергался ревизии.

По словам Видмана, приезжая в Берн на выходных, Брамс, казалось, всегда находился в прекрасном настроении и никогда не жаловался на самочувствие. Любой его визит был одновременно радостью и испытанием для домочадцев Видмана, поскольку этот требовательный, деятельный, внимательный ум искал адекватного собеседника. «Я никогда не видел никого, кто испытывал бы столь свежий, неугасающий интерес к явлениям жизни – будь то природа, искусство или техника, – какой я видел в Брамсе. Любое малейшее изобретение, мимолетное усовершенствование быта, словом, любой след человеческой мысли, если у него было практическое применение, доставлял ему настоящее удовольствие. Ничто не ускользало от его внимания: рекламка, напечатанная на трамвайном билете, хорошо сделанная игрушка, любой другой незначительный объект, если он был новым и отражал прогресс», – писал Видман. Брамсу нравились технические нововведения вроде электрического освещения, фонографа и фотографий, к которым он относился снисходительнее, чем к портретам, – для них он стеснялся позировать. Он любил разговаривать о политике и был страстным патриотом Германии; внимательным читателем, который возвращался к понравившимся текстам по два или три раза; писал превосходные, смешные, краткие письма-открытки, полные парадоксов, стилистических фокусов и иронии, то торжественно анонсируя собственные приезды в Берн, то комментируя необычно прохладную погоду второго тунского лета 1887 г.