Полдень, XXI век, 2010 № 05

С этого вечернего разговора прошло более шести месяцев. Месяц, когда звездочеты, наблюдающие за луной, обнаружили пересекающие ее диск хищные тени. Месяц, когда обещанное покушение состоялось и окончилось смертью шестерых неизвестных. Месяц, когда Император замкнулся в своих покоях в Большом Дворце, а Его Сиятельство брат прочно поселился в кабаке рядом с Веселым Кварталом. Месяц, когда крестьяне из окрестных деревень вдруг хлынули в город и начали громить лавки. Дворцовая стража и полиция не сумели усмирить бунтовщиков, и тогда господин Моносумато вывел против погромщиков охрану посольства, лично им отобранную и вышколенную. Месяц, когда учитель отказался возвращаться из ори. Месяц, когда Совет окончательно принял решение закрыть Ямато от чужеземцев, и снова на посольство попытались напасть — на сей раз силами дворцовой стражи и отборного полка императорской армии. Оплот чужеземцев удалось поджечь, но пожар быстро затух, и дом Хайдо — где угнездились гайдзины во главе с предателем Моносумато — стоял посреди города угрюмой почерневшей твердыней. Месяц, когда Дайдзиро пришел в храм Киган.

Ему следовало бы ненавидеть Хайдеки Моносумато, по всем законам следовало — но невысокий, неприятный в обхождении человек не внушал принцу ненависти. Нельзя ненавидеть другого за собственную слабость.

Как часто — почти каждую ночь, отходя ко сну, — принц размышлял о том, что случилось бы, если бы в тот вечер в беседке он ответил Моносумато согласием. Это было бы правильно, это было бы самым разумным, это восстановило бы утерянный Ямато мир, но к чему жить в таком правильном и разумном мире? Дайдзиро устранялся как мог от политики и носящихся по Большому Дворцу тревожных слухов. В наступившей неразберихе, в сумятице и неопределенности единственное, что он мог сделать, это довершить начатое учителем. Восстановить утерянную гармонию. И тогда во всплесках музыки, в чеканном ритме стиха, в мелькающих образах, в пульсации стен Зала — в биении Куоре-сердца — он, возможно, найдет ответ на вопрос.

Смятый листок ивы упал на поверхность воды, и вода вскипела. Некоторое время бассейн бурлил, словно вообразил себя морем под ударами шквала. Затем волнение улеглось. Влага опрозрачилась до почти воздушной чистоты, и на дне небольшой чаши под тонким слоем жидкости обнаружилась серая пастилка ори. Принц протянул руку. Бассейн, кажется, и вправду был заполнен воздухом или газом, потому что пальцы ощутили лишь холод, и нырнувшая за пастилкой рука осталась сухой. Дайдзиро сжал добытое в кулаке. Проходя мимо конторки служителя, он уронил на нее глухо звякнувший мешочек с золотом.

Широкая накидка с капюшоном, надежно скрывшая принца от любопытных взглядов, и сандалии-варадзи придавали Дайдзиро вид странствующего монаха. Впрочем, у храма было почти безлюдно — а вот дальше, в узких переулках Веселого Квартала, освещенных дрожащим пламенем факелов и плошек с жиром, украшенных гирляндами красных фонариков, ворочалась толпа. В эти неспокойные дни город задыхался от притока чужаков. И все они веселились, натужно и жалко, все пили и жрали в три горла, все наведывались к гейшам, если позволяли средства, а если нет, то к обычным шлюхам, и дарили им браслеты, и хлестали саке, и над курильнями поднимались сладкие облачка опиума. Последние дни мира… Дайдзиро усмехнулся. Сколько уже он видел этих последних дней там, в Киган-ори. Кто бы мог подумать, что лихорадка отчаяния доберется и до родного дома?

В трактире Нурисаки дым стоял коромыслом. Компания небогатых самураев из провинции уже рассталась с конями и сейчас пропивала мечи. Два борца сумо топтались в углу, набивая себе цену перед завтрашним поединком. Несколько темнолицых бродяг, судя по виду — выходцев из приморского княжества Гихто, резались в кости. Тяжело и неприятно пахло гарью, потом и рисовой водкой. Кивнув хозяину, принц толкнул небольшую дверцу и прошел в заднюю комнату, а оттуда — в темный переулок. И быстро спрятался за толстым стволом бонбо. Выждал. Никто за ним не последовал. Переулок был тих, только не по-осеннему горячий ветер носил и мотал в пыли листок бумаги. Похожий белый лист был приклеен к забору, перекрывающему вход в проулок. В сумерках слова слились в темные муравьиные тропы, сбегающие вниз, к сухой, заросшей бурьяном земле.