Полдень XXI век, 2010, № 09

— Да задолбал он уже! — кивнул парковщик на старика. Лицо у него покраснело от злости. — Сколько-сколько? — закривлялся он, передразнивая. — А потом — дурак-дурак!

— Сколько? — дохнул из-за моего плеча сумасшедший.

— Во, любуйся! — отрывистым, резким жестом показал парковщик. — Он же людей пугает!

— Я с ним поговорю, — сказал я.

— Морду бы ему начистить и ментам сдать, — Леша с сожалением вздохнул. — А там бы его в психушку какую-нибудь пристроили.

— Я поговорю с ним…

— Давай-давай, — Леша сощурился. Скривился.

Я, наверное, сильно упал в его глазах.

Развернувшись, буркнув что-то неразборчиво, он вперевалку пошел по тропе обратно. За ним, сплюнув, поспешил парковщик. Полоски отражателя блеснули под солнцем.

— Дураки, — шепнул сумасшедший.

— А ты?!

Не дав опомниться, я потащил его за собой.

У стены дома в обрамлении обломанной, оборванной сирени стояла самодельная скамейка. На нее я старика и опрокинул.

— Дурак!

Он закрылся руками, растопырив пальцы.

Я навис над ним. Злость и страх мои требовали чужого страха. Чужой боли. Чужой крови. Словно жертвы, чтобы утихомириться самим.

Глупо.

Я разжал кулак и опустился на плохо сколоченные, с прощелинами, доски.

— Что тебе нужно? — спросил я.

— Дурак…

— Я знаю.

Сумасшедший зашевелился. Стукнув меня коленями, сел.

— Телефон, — сказал он.

— Что?

Старик молча указал на чехол на моем поясе.

Посмотрев в пустые глаза, на протянутую, лодочкой выставленную ладонь, я только хмынул. Что ж, к чему-то подобному я был внутренне готов.

Телефон? Пусть будет телефон…

Я отщелкнул кнопку и достал из чехла продукт усилий двух концернов — «Сони» и «Эрикссон». Приятная, неновая модель.

— Я только симку выну, — сказал я.

Отколупал крышечку, выдернул аккумулятор, зацепил ногтем прямоугольник сим-карты. Ну вот…

Знакомая ящерка пробралась к затылку. Лизнула холодым язычком.

— Держи! — убрав симку в карман, я подал вновь собранный телефон старику.

Сумасшедший взял мобильник с осторожным благоговением.

— Сколько? Сколько умрет? Людей-человек сколько? — заговорил он, тыкая пальцем в кнопки. — Сколько?

— Не знаю, — подавив дрожь, сказал я.

Старик повернул ко мне лицо и улыбнулся. Широко. Радостно.

— Девятнадцать! — сообщил он. — Да! Девятнадцать! Сколько умрет? Девятнадцать!

Я встал. Нет, я взлетел!

Я показался себе легким, воздушным, наполненным гелием. Девятнадцать! Что ж, за телефон можно… Новый куплю наконец. Можно! Девятнадцать!

Солнце плеснуло, выстрелило сквозь ветви ослепительным зайчиком.

Девятнадцать!

Я уже вырулил обратно на тропу, когда очень простая мысль заставила меня вернуться. Очень простая мысль.

Сумасшедший, слава богу, сидел все там же, пялясь в пустой экран и роняя слюни.

— Извини, — сказал я.

— Дурак! — каркнул он, пряча от меня, накрывая собой телефон. — Дурак!

Я не дал ему подняться.

— Скажи, — я взял его за плечо, худое, с остро выпирающей косточкой ключицы, — а что нужно, чтобы никто не умер? Никто, понимаешь?

— Никто… — эхом отозвался старик.

— Да, никто. Чтобы ник…

Я запнулся.

Вместо светлых и пустых глаз внутрь меня, в душу мне смотрели две дыры. Черные. Беспросветные. Безжизненные.

Я почувствовал на миг, что растворяюсь, проваливаюсь в них. Падаю.

Боль разрывала грудь, невыносимым грузом давило отчаяние, что ничего, ничего невозможно изменить, помешательство оплетало сетью, обездвиживало, высасывало последние крохи разума. Кто я есть? Дурак! Дурак!

— Палец.

Я покачнулся.

— Что?

— Мне нужен палец, — внятно сказал старик.

Глаза его очистились, но сверкали безжалостно.

— Палец?

— Твой палец.

Я мотнул головой.

— Как это?

— Палец!

Сумасшедший цапнул меня за руку, вывернул кисть, ухватился за указательный. Сжал.

— Ах ты!

Я рванулся. Придурок! Палец ему!

Боролись мы недолго. Я все-таки был сильнее. Я победил. Старик тут же сник.

— Сколько? — забормотал он. — Сколько умрет?

— Девятнадцать, — сказал я. — Псих!

Освобожденный палец болел. Я потряс им, потом, коря себя за неосмотрительность, пошел от скамейки прочь. В спину мне прилетело слово. Нет, не дурак. Слово было «трус». Я побежал.

В перерыв меня нашел Жорик.

Мы спустились в пельменную на первом, сели за столик в нише, сделали заказ.

— Впервые тебя таким мрачным вижу, — сказал Жора.

Я отмахнулся.

— Забудь.

— Хорошо-хорошо, не лезу.

Принесли пельмени. Ароматные горки дышали паром, на вершинах их золотом плавилось масло, склоны зеленели петрушкой. Я взял вилку, повертел ее. И отложил.

— Аппетита, — сказал, — что-то нет.

— И напрасно.

Жора посмотрел на меня с укоризной, потом уткнулся в тарелку.

Я наблюдал, как он споро ест. Накалывает пельмени по две, по три штуки, обмакивает в масло, отправляет в рот.

На лбу у него выступила испарина.

Человек, подумал я про него, который ответил: «Восемьсот». Ответил. Не угадал. Жрет пельмени. Дурак, но, наверное, не трус. Трус я.

— Ты хруст все еще слышишь?

— Не-а…

Жорик отвлекся на мгновение от еды, дернул за гибкий черный шнур, торчащий из кармана куртки. В руке у него заболтались маленькие наушники.

— Вот, — сказал он. — Втыкаю — и никаких хрустов тебе. Лозы накачал, Никольского… Ну, это… Мой друг художник и поэт…

Я кивнул, снова взялся за вилку.