Полдень, XXI век, 2011 № 01

Ну что эти «Эль бурж», «Бурж Дубай», башни эти шанхайские. Восемьсот метров, тыща двести, тыща шестьсот – кто больше? Это же не человеческое жилье, это гонор буржуйский… дубайский. И мы туда же, с фитилем своим. Ну, на тыщи кишка-то тонка, но тоже в калашный ряд. А как же – или мы кого хуже? Вот и у нас будет торчать на ровном месте. На исторически ровном месте. Зачем, дубаи, зачем? Ну, японцев еще можно понять, им жить негде, запузыривают четырехкилометровую на миллион человек… И чего им эти четыре километра дались – еще Никитину после его Останкинской заказывали. Строить, правда, не спешат. А, ну да, Фудзияма же у них четыре км, им же выше надо, а то они лицо потеряют… перед лицом природы. Триллион долларов… у нас все жилье в стране столько не стоит. Ладно, чего, своим горбом заработали, без капли нефти, не чета дубаям; их дело, как тратить. Да и есть резон. А эти-то все чего? Понятно, когда земля в городах была дорогая, надо было вверх тянуть, но сейчас же – тут Витька прав – всё расползается, всё уходит в сети, так чего тесниться, лезть в облака от земли? Оттуда же и не видно ничего. С дерева, с горки, с колокольни – хорошо, далеко видать, грудь словно шире становится, дышишь, смотришь кругом и улыбаешься, сам не знаешь чему. Человеческий масштаб, душе соразмерный. А с башен этих смотреть – как с самолета. Да еще если не туман, не смог и вообще хоть что-то видно.

Так зачем? Ну как же, надо же нашим купчикам выкрикнуть свое «И – я! И – я!». Труба, правда, пониже, поскольку газ нефти пожиже, но тоже будет елда хоть куда. Да, когда нефть, газ или еще что ударяет в голову, последствия бывают тяжелые. Всё похерили: ансамбль, историю, душу города, регламент – его-то в первую голову. Хотя нам регламенты и херить нечего, у нас на всех регламентах отродясь хер стоит. Старинный, твердый на конце «херъ»! Теперь вот и на душе. И какой полет духа: у всех башни, значит и нам надо. Обезьяны. Ничего оригинального – даже и мысли такой нет, одна мысль: подсмотреть за бугром и… Ну, отличитесь хоть чем-нибудь, ну вкопайте ее в землю на двести этажей, войдите в историю… А кстати, чем не идея: налево – офисы, направо – исторический музей, на каждые десять лет – этаж, со сменой костюмов, медиаэкспозициий в исторических интерьерах и закусок в буфетах. Туристы бы со всего мира валили погрузиться в глубь истории. Или вам символ нужен? Ну, заделайте гигантскую трубу под городом, под Невой, да с выходом в залив – да мало ли что можно придумать, если думать, а не мартышкам подражать. Нет, тянут свой фитиль, дубаи. И на каком грунте? Один фундамент влетит… о мудрецы! А вот Никитин полкилометра на голой земле поставил – и не осела. Почва, правда, другая, но тоже пытались в землю загнать, на сорок метров до скалы. А он поставил так – и ничего, нет кручения, не перекинулась. Вот опять: что это у нас, куда ни сунься, на одного понимающего, как можно сделать, много-много тех, которые стараются загнать его под землю на много-много метров, до скального грунта. И еще в саму скалу, для надежности… Или это везде так? Вообще-то, что ж, можно понять: а что, если… Страшно ж подумать. И маленьким – страшно. И они не думают. А большому – не страшно? Большому не до того, он силу чувствует, ему интересно… Но как знать, кто может, а кто не может. Вот Огюстика, шаркуна придворного, вовремя ухватили за фалды: быстренько подправил, да и то не всё. И та банда завистников, которая мешала ему работать, на самом деле спасла его красиво нарисованный, но плохо просчитанный Исаакий. А с другой стороны, Карлу Ивановичу такая же группа таких же сильных спецов реально мешала. И не предложи он повеситься на своих балках, так и не достроил бы Александринки. А балки его до сих пор стоят, их, вроде, и менять не стали. Вот и пойди, блин, отличи того, кто кричит «я могу», от того, кто может. Сейчас все кричат, не кричишь – тебя не заметят. Ну, и как отличать? А вкладываться-то надо прилично. Банки вот кредитные истории изучают. Но если, допустим, у меня ничего, кроме идеи, и мне вообще некуда приткнуться, – когда начнется кредитная история моей перелетной, перекатной жизни? Нескоро.

А вот я бы действительно дал каждому по куску земли, со светом и дорогами, чтобы, без дураков, и хлеб привозили, и врач мог добраться. Это можно сделать, Явлинский поседел, доказывая: можно! Но кто же будет слушать? Экстремизм. Спасибо, что не посадили… И вот издал бы я такой закон, чтобы рожать только там, и первые семь лет никуда ребенка оттуда не увозить. Чтобы этот вот клочок земли, с опушкой леса или берегом речки, с горкой, или оврагом, или болотом – и с привязанным к этому клочку солнцем, пространством и словом – входил в детскую душу и оставался потом всю жизнь где-то в первом, корневом ее каталоге, и согревал, и поддерживал, и давал устойчивость по курсу жизни, даже если бы прокладывался он в далекой от этого клочка стороне. Как это там?