Полдень, XXI век, 2011 № 02

Я, видимо, покажусь вам наивным, если скажу, что до недавнего времени считал, что в новостях не врут. Если уж потонул сейнер какой, то потонул. Без шансов. И мачты, скрывающиеся под водой, – это его мачты. А если уж выиграл кто в лотерею миллион, то именно тот, кто улыбается мне во всю линзу. Новоиспеченный миллионер.

Но Алекс Стенсфилд раскрыл мне глаза. Да и всем нам раскрыл.

Вы вот, наверное, читаете эти строчки и спрашиваете себя: «Что за Алекс Стенсфилд такой?». Конечно, вряд ли вы с ним знакомы. Он высок, худощав. У него шрам над бровью, мягкие углы рта и светлые волосы, нависающие надо лбом.

А еще он на скорую руку слепил один репортаж. О нашей стране. О нас. О нашей жизни.

Получилось грамотно поставленное и жестокое кино. И даже вроде как документальное. Где с первых кадров все убивают всех.

Камера у него юркая. Сразу смакует толстых мух, ползающих по залитому чем-то черным столу. Заглядывает в развороченный череп какого-то усача. Соскакивает с усача на стену, простроченную на уровне человеческого роста словно гигантской швейной машинкой.

Затем натыкается на трупы.

Это ее любимое лакомство. Трупы свалены в кучу. Куча высока. Рядом – глубокая яма и вывороченные из нее пласты земли. Легкий ветер играет волосами, надувает рубахи и юбки. От этого кажется, что куча шевелится и пытается расползтись. Приглушенный голос Алекса Стенсфилда участливо комментирует. Бла-бла-бла по-вашему. Словно камешки на языке перекатываются. Впрочем, перевода не требуется. Бедные крестьяне… пали жертвой…

Но это только прелюдия.

Потому что процедура превращения живого в мертвое интересует камеру еще больше.

Из волокнистого, слоями плывущего тумана выступает насыпная дорога, продергиваются по кюветам голые кусты, справа прорезается силуэт колокольни, а за ним – утыканный крышами склон холма. Но это не все. Словно белая пена выплескивается на гравий с обеих сторон.

Алекс Стенсфилд, бубня, дает увеличение, и пена распадается на отдельные клочья, клочья – на тела. Моя первая мысль была: «Кто-то вывез дурдом на природу». А вторая, что вывезли не один дурдом, а несколько. Может, даже все, что у нас есть.

Волосы, перекошенные рты, выпуклые глаза. Энергетика безумия бьет в кинескоп. Рев «Гааа…» стоит в воздухе.

На миг – крупно – взблескивает поймавшее солнце мачете, и это словно служит сигналом. Пена схлестывается. «Oh, my god! Oh, my god!» – восторженно шепчет Алекс Стенсфилд. Издалека кажется… Я понимаю, что такое сравнение вряд ли уместно, и вы вполне можете удивиться, как я смог в черно-белом увидеть какой-то другой цвет, но издалека кажется, будто во взбитые сливки, слегка их помешивая, по капле добавляют кармин. Здесь, там, все чаще.

Развязка наступает неожиданно. Тонкий, свистящий звук вкручивается в уши. Участок дороги, бумкнув, взлетает вверх вместе с людьми, не разбирая, кто из какого дурдома. И не успевает он комьями осыпаться обратно, как чуть дальше взлетает второй. И третий. И четвертый. Из сполоха огня, курясь дымком, выкатывается круглый предмет и, подпрыгнув, ныряет с насыпи в кусты. Впрочем, спрятаться ему не удается. Объектив находит его угнездившимся на кочке. Это обгоревшая голова. Черная, словно запеченное авокадо.

Дальше я пересказывать не хочу. Ни про детей. Ни про резню на мосту. Ни про расстрельное поле. Достаточно. В конце усталый и изысканно грязный Алекс Стенсфилд, чуть приподнимая мягкие углы рта, шлет зрителям воздушный поцелуй. Из Кабелы. С любовью…

После этого поцелуя мы минут десять сидим молча. Даже в глаза друг другу глядеть боимся. Понятно, что чушь полная, что ничего такого у нас нет, а все равно гадко. Гадко и жутко. Словно в болотную жижу окунули. Или куда похуже. Я потом протопал к умывальнику и долго оттирал пальцы затхлой водой, потому что казалось, что они у меня липкие от крови. А еще меня не отпускало ощущение, что в толпе придурков, оравших и бегавших с мачете, мелькало знакомое лицо. Мое, Элизабет, лицо.

Поэтому и фразу, которую вдруг выдавил из себя Хосе, я запомню на всю жизнь. Он – парень недалекий – принял все за чистую монету. И чуть ли не прорыдал: «Ребята, какие же мы все кровожадные уроды!».

Представляете, на секунду хотелось согласиться.

Я к тому все это рассказываю, что пехотинцы ваши нас, похоже, только в таких репортажах и видели. Мы-то ладно, посмотрели и забыли. А если даже и не забыли, то все равно знаем, что брехня это все и подлог. Жабьи слюни, словом.

А по вашим-то, я думаю, ударило как по Хосе.

Наверняка еще Алекс Стенсфилд одним забавным репортажем не ограничился, цикл сбацал. Или кто другой сбацал. Выкинули ребят на охрану узкой бетонной полосы и складов, будто в тыл вражеской армии. Напели, что вокруг – уроды кровожадные. Зазеваешься, мол, – вмиг мачете полоснут. Особенно под утро. Особенно когда испарения поднимаются. Смотри, солдат! Родина далеко. От нее только ниточка газопровода на пределе видимости тянется.

С таким напутствием от одной подозрительной тени немудрено в штаны наложить, а уж когда этих теней тысяч пять, и все желтоватые такие от перенесенной трясучки…