Полдень, XXI век, 2011 № 03

И если керамика «помнит» эпоху ручной работы, то конвейерная сборка для машин – это основной способ изготовления. Кто создатель очередной модели легкового автомобиля? Инвестор? Инженер-проектировщик? Дизайнер? Или наладчик робота-сборщика? Каждый из них может легко испортить автомобиль. Не дать денег на разработку, использовать ложную статистику в проекте, соединить не те провода в конвейерной линии. Но если всё идет нормально – кто из них может похвалиться, что выразил себя в работе? Ведь каждый делал то, что должен был делать.

Вернемся, однако, к искусству.

Чтобы понять эволюцию литературной индустрии, необходимо раскрыть систему противоречий, которая лежит в её основе. И уже проанализировав развитие литературы в результате нескольких технических революций в изготовлении книг – попытаться спрогнозировать её дальнейшие изменения.

Что можно считать основополагающим, несущим противоречием в индустрии искусства? Это противоречие «создание произведений искусства – потребление обществом/эксплуатация произведений». То есть творец создавал нечто, а потом либо он, либо владельцы произведений могли контролировать потребление товара (количество напечатанных книг, доступ к созерцанию статуй, доступ к прослушиванию симфоний и т. п.). Можно ли сказать, что это не противоречие, а части одной последовательности – ведь продажа следует за созданием, точно так же, как при производстве сапог, кирпичей и т. п.? Нет. Противоречие заключается в том, что, с одной стороны искусство, эстетика появляются там, где нет прямой заинтересованности – искусство проявляется как кантианское «незаинтересованное приятное», а с другой – эта заинтересованность необходима создателю, чтобы прокормиться. То есть существует вполне закономерное противоречие между трудом и его оплатой, обладающее своей эстетической спецификой.

Каждая противоположность выражена в своих социальных группах: с одной стороны, люди «свободных профессий», с другой – владельцы авторских прав (в их управлении студии звукозаписи, издательства, галереи и т. д., кроме того, работники галерей и типографий также заинтересованы в распространении предметов искусства).

При этом каждая из противоположностей содержит собственное внутреннее противоречие. «Создание произведений искусства» (даже если целиком устранить власть денег) предусматривает и развлечение, и развитие потребителя – однако крайне редко удаётся найти баланс между одним и вторым. Ведь учёба – это труд, а людям хочется отдыхать. «Эксплуатация объектов искусства» сталкивается с той трудностью, что, с одной стороны, к этим объектам необходимо организовывать доступ (копировать, демонстрировать и т. п.), а с другой стороны, этот доступ надо ограничивать.

Схема противоречий в индустрии искусства

Литература в эпоху «до Гуттенберга» определялась дороговизной рукописной книги – «затраты на копирование» были столь велики, что специально ограничивать доступ не имело смысла. В римском праве отсутствует концепция авторского права.

По сравнению с «чистыми» литераторами в куда более выигрышном положении находились сочинители пьес и вообще, люди, имевшие доступ к театру: порой проще было дать сотню представлений, чем выпустить сотню экземпляров книги.

Поэтому литературная индустрия отличалась следующими качествами:

– авторы не жили на гонорары. Древнеримский поэт Марциал, широко прославившийся еще при жизни, чьи книги издавались сразу у нескольких книготорговцев, жил от щедрот меценатов. И хотя он жаловался, что «Стих распевается мой, говорят, и в Британии дальней, /Попусту! Мой кошелек вовсе не знает о том!» – эти жалобы скорее исключение, чем правило, ведь они были заведомо бесполезны. Кроме меценатства, существовал государственный заказ на идеологическую и элитную литературу, однако этот заказ никогда не мог обеспечить всех авторов;

– если анализировать развлекательные жанры, автор, то есть единоличный сочинитель текстов, сам по себе был сравнительно редкой фигурой, порой совершенно вторичной. Наиболее распространен был исполнитель: софист-оратор, менестрель, сказочник, скальд, миннезингер, гусляр, скоморох. Такой исполнитель может блеснуть свежей драпой, озорной частушкой или же остроумной эпиграммой – но сочинить еще одну «Старшую Эдду» не в его силах[1]. Отсюда преобладание народных песен, расхожих сказочных сюжетов и т. п. Если рассмотреть исполнителей, которые сохранялись на отдельных территориях даже в эпоху печатного станка, то самым ярким примером будут бандуристы. На фоне «книжных», «городских» авторов, которые каждый год издавали новые поэмы, повести, без устали выдумывали рассказы, чем могли похвастаться бандуристы? Репертуаром в полторы-две сотни песен? Однако в эпоху «до Гуттенберга» других песен попросту негде было взять;