Полдень, XXI век, 2012 № 12

– Как без надежды? Надежда всегда есть. Терпения не хватает. Летом слух пошел, амнистия будет. За победу над Германией. Дескать, фронтовикам дела пересмотрят, и кто безвинно сел, всем – гуляй. Крепко на эту амнистию надеялись. Вот-вот, думали. Не сегодня-завтра на волю. Тут на собственной заднице-то не усидишь, не то что на зоне. Даже выработка упала, сколь начальство ни лютовало. Только мастер отвернется, зэки сейчас работу бросают, в кружок соберутся и бу-бу-бу… Говорят, в Усинск комиссия приехала и сразу все дела затребовала по орденоносцам. Их в первую очередь оформлять будут. Может, даже ордена вернут… Кто говорит? Откуда узнал? Не важно. Придурки из столярного в Рудоуправлении мебель разгружали. А там, в парткоме, – радио. Будто бы сам Сталин про фронтовиков сказал – отпустить. Они, говорит, за меня кровь проливали… Как же так? По радио – про зэков? Сомнительно. Однако все может быть.

Время шальное, победное. Веет вольным духом в республике Коми, будто солнышком ее, студеную, вдруг припекло.

Но прошел август, сентябрь, по речкам ледок захрустел, кое-где и встал крепко, а начальство про амнистию ни гу-гу. С них станется, что и притаили от Сталина списки. Больно уж много народу отпускать придется, как бы не вышло нагоняя за такие посадки в военное время. Закряхтели зэки, заволновались – ох, обнесут, забудут, затусуют дела по ящикам! Сгноят живьем в тундре, и концы в воду!

Больше всех Гошка Сухотин, автомеханик, переживал. До посадки было у него две медали – «За отвагу» и за оборону Советского Заполярья. Со всех сторон был Гошка герой, хоть и хлюпик – соплей перешибешь. Да попал раз под горячую руку в морозную пору. Четыре дня дивизия на марше снег месила, а на пятый – приказ: разворачиваться в оборонительную. Чистое поле кругом – ни теплячка под картером развести, ни керосину для лампы достать. Комдив ярится, кулаками машет – дай да подай ему электричество в штабную палатку, а ни одна станция не дышит – дизеля на морозе не заводятся. Ну и загремел Гошка в трибунал, из всех механиков – один. Нашли крайнего, кого не жалко. Да еще как хитро перекосило судейскую канцелярию – в штрафбат не послали, а выписали десятку по пятьдесят восьмой, как вредителю…

Когда замаячила весть об амнистии, Сухотин чуть не в пляс пустился – уверен был, что его, хоть не с орденоносцами, но вторым эшелоном обязательно выпустят, ведь не виновен он ни на полпальца – дураку понятно! Тем более Сталину…

Однако вот подзамялось дело. Гошка сам не свой ходил, пятый угол искал, почернел, доходить совсем с горя начал и однажды даже надзирателю в сердцах крикнул, мол, боитесь вы, кабы в Кремле про ваши дела не узнали! Еле отлежался потом… А тут и зима пришла, октябрь. Бураны зарядили.

И вот как-то метельным таким утром довелось нам троим – мне, Гошке и Саньку Вакуленко, тоже из нашей бригады, слегка у повара подшестерить – тащить из зоны в зэковскую кухню на руднике всю сменную пайку – четырнадцать буханок, да крупу, да соль, да гидрожира полкило в котелке. Нелегка поклажа, однако за право нести мешок и драки бывают. А как же! Человек при кухне – это кум королю и сват министру. Совсем дураком надо быть, чтоб в такой счастливый день голодным спать лечь.

Понятно, поставили нас в переднюю шеренгу, чтобы конвою виднее, да и свои сзади приглядят, не дадут погужеваться в дороге. Каждому ведь хочется пятерню в мешок запустить и горстями крупу в рот сыпать, потому и следят друг за другом надежнее вертухая. А буран завывает!

– Шире шаг! – начальник командует. – Не растягиваться!

Сам бы попробовал – с мешком на плечах да без дороги. Сугробов намело так, что не поймешь, где шоссейка, а где целина. Спины передних конвойных поначалу еще маячили, а как вышли в чистое поле – все, марево непроглядное.

– Не отставать, мать вашу! – орет начальник, волнуется.

Зря только глотку надсаживает. Вряд ли кто его слышит дальше нашей шеренги. У бурана-то глотка позычней будет.

– Да вы что, сучье племя?! Прятаться?! – голос, вроде, близко, а человека не видать. – Передняя шеренга! Бегом! Пристрелю!

Припустили бегом. Черт его, шального, знает. И правда еще пальнет с перепугу. Бежим, бежим, боками друг о друга тремся, чтоб не потеряться, мешки на спинах прыгают, котелок звенит, хлебушек, только из хлебопечки, так щекотно через дерюжку попахивает – аж брюхо сводит! Но что за напасть – не можем нагнать конвой!

– Стой, мужики! – ору. – Куда-то нас не туда понесло!

Но Гошка машет уверенно, за мной, мол, не боись. Пробежали еще шагов пятьдесят. Нет, явно дело нечисто. Остановились, оглянулись – и задних не видно. Ждали, ждали – не нагоняют!

– Эй, – зову, – гражданин начальник! Мы заблудились!

Вдруг Гошка меня в бок как пихнет!

– Молчи!

Мы с Саньком на него уставились.

– Почему?

– Вы что, не понимаете? – мешком тряхнул. – У нас жратвы на месяц! Ходу даем! Воля сама под ноги ложится!

Я даже растерялся.

– Это – воля?! Занесет в сугробе, так что ни одна собака не отроет!