Полдень, XXI век (апрель 2011)

Она встретила Пирошникова усмешкой. Ожидала его визита сразу, как только увидела афиши с его фамилией, но он пришел лишь через несколько дней.

– И что же вы намерены делать? – с ходу задала она вопрос.

– Да я и пришел это спросить. Как я должен себя вести?

Дина вздохнула, пригласила его к себе и поставила посреди комнаты.

– Стоять нужно на месте, смотреть в зал и делать пассы. Какие вам удобно. Ну, например…

И она стала делать круговые движения раскрытыми ладонями, обращенными к воображаемому залу. Пирошников попытался повторить, чувствуя себя в глупейшем положении.

– Сымпровизируйте! – скомандовала Дина.

Пирошников продолжил круговые движения лишь одной левой, а правой принялся делать возвратно-поступательные движения в сторону зала, как бы гоня туда невидимые волны.

– О! Да у вас талант! – насмешливо воскликнула она.

– А говорить? Что говорить? – обеспокоенно спросил он, не переставая размахивать руками.

– Говорить нужно два слова. Первое – «Мо! Мо! Мо!». Низким голосом, медленно и протяжно.

Пирошников начал мычать.

– Мо!.. Мо-о!.. Мо-о-о!..

– Отлично! – похвалила она.

– А второе? – поинтересовался он.

– Второе высоким голосом, быстро: «Кизэй! Кизэй! Кизэй!» Как удар хлыстом!

– Мо, мо-о-о, мо-о-о, кизэй, кизэй, кизэй! – с удовольствием повторил он.

Ему начинало это нравиться. Идиотизм крепчал с каждой минутой.

Они повторили все вместе с движением.

– Ну вот. Примерно так, – сказала Дина.

– А что это значит? Мо? Кизэй?

– Это на древнекхмерском. «Мо» – это просто «тихо». А «кизэй» означает «Вселенная слышит тебя и меня».

– Так длинно?

– Да. Это иероглиф, – невозмутимо отвечала Дина.

Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кизэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело, как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.

Внезапно пришла из лавки Софья и сухо проговорила:

– Владимир Николаевич, вас там спрашивают.

Пирошников не успел полностью сбросить с лица остатки выражения «кизэй» – довольно зверского, надо признать – так что Софья отшатнулась в ужасе.

А Владимир Николаевич прошел в магазин, где у полок дожидалась операционистка Серафима.

– Вот я пришла, – простодушно сказала она.

– Здравствуйте, Серафима Степановна, – провозгласил Пирошников, слегка недоумевая: зачем она пришла?

Но она молчала и смотрела на него, будто ожидая чего-то. Пирошников смутился. Да еще Софья вертелась рядом, навострив уши и как бы поправляя книги на полке.

– Зайдемте ко мне, – предложил он.

Они перешли в жилище Пирошникова. Он усадил женщину за стол, а сам собрался готовить кофе. Но не обнаружилось фильтров, да и чашки все были грязные и ожидали мытья в раковине умывальника. Серафима смотрела на него с улыбкой.

Пирошников смущенно развел руками и уселся за стол.

– Извините… А вот… откуда у вас это имя… несовременное такое… – он не нашелся спросить ничего лучшего.

– Это родители. Они верующие. Хотели, чтобы я была, как ангел, – улыбнулась она.

– Шестикрылый?

Она рассмеялась, кивая.

– Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился, —

продекламировал Пирошников. – Знаете?

– Пушкин, знаю, конечно, – ответила она.

– Да. А что этот серафим сделал с автором? Помните?

Она утвердительно кивнула.

– Он вырвал ему язык, заменил его змеиным жалом, затем вынул из груди сердце и на его место положил горящий уголь. А потом отправил куда-то глаголом жечь сердца людей! Вот вам и ангел! – сделанным возмущением проговорил Пирошников.

– Да, да! Правильно! – обрадовалась она.

– Ничего себе – правильно!.. Ну, а что вы собираетесь со мною сделать?

– А я просто помогу вам, хорошо? – спросила она, оглядывая комнату.

– Зачем? Ну что вы… – попытался протестовать он.

– Я же за этим пришла. Вы один живете. Смотрите, как запущено, – обвела она рукою квартиру.

И, не дожидаясь его ответа, принялась хлопотать по хозяйству. Николаич вертелся у нее под ногами и терся спинкой. Пирошников наблюдал за ними. Странно, но это вторжение в его жизнь не вызвало протеста. Чувствовалось, что женщина не решает задачу своего жизнеустройства, а просто помогает ему разобраться со своим.

Серафиме было лет тридцать пять или немного меньше, по ее сноровке можно было догадаться, что ей не в диковинку вести хозяйство. Возможно, она замужем. Или была…

Определенно, она начинала ему нравиться. Он попытался снова отогнать эти мысли, но безуспешно.

Уборка продолжалась недолго, а затем Серафима, подхватив продукты из холодильника и необходимую утварь, удалилась на кухню готовить ужин.

Пирошников поднялся из-за стола, за которым он сидел с ноутбуком, и достал бутылку испанского вина и два бокала.