Полдень, XXI век (октябрь 2011)

– Погрузи лицо и руки в листву, – блаженно ответил Хипподи. – Погружай голову глубоко и медленно в нежную листву, дыши нежным счастьем. Ты – внутри. Ты допущен. Указания даны, не надо ждать указаний.

– Но я ничего не чувствую.

– У тебя онемели руки?

– Совсем нет.

– Тогда сделай еще два шага вперед, – блаженно посоветовал Хипподи.

Он чувствовал, как влажно и сладко струится воздух в невидимой тьме Пирамиды духов. Он легко угадывал, как живут пустые берега, как море раскручивает гигантскую темную воронку. Он не понимал, что может поглотить такая гигантская воронка, для нее и кораблей в мире нет.

– Вытяни руки.

– Но под ними ничего нет…

Голос критянина прозвучал глухо, как с большого расстояния.

Таких больших расстояний не могло существовать, потому что основание Пирамиды духов занимает не более сорока шагов по каждой грани, но голос критянина прозвучал издали, очень и очень издали, может, с другой стороны моря жаловался Хипподи на свое такое особенное состояние.

– Ты где?

– Я не знаю…

Издали, очень издали критянин жалобно попросил:

– Хипподи! Где ты, Хипподи? Ты дашь мне лизнуть палец?

– Я не отказываю никому.

Хипподи прислушался, но ничто больше не выдавало присутствия или отсутствия критянина. И если бы ладони Хипподи не лежали на чудесной гладкой коре двух вечных деревьев, он бы и о них ничего не знал. Но листочки были уже размяты – левой рукой и правой. Оставалось понять, какое дерево низводит в счастливое детство, а какое наполняет сердце печалью. Правда, Хипподи не знал, можно ли веселиться в Пирамиде духов. Все-таки присутствие многих душ слабо, но угадывалось. Когда раба хотели продать отдельно от души, его на час вталкивали в Пирамиду. И сейчас бесприютные души невидимо толпились в невидимом пространстве, увеличивая тьму, слабо и нежно отдавая запахом вечности. Ничего не втягивалось в Пирамиду духов снаружи. Руины, смрад, дым – всё оставалось снаружи, ничего такого в Пирамиде не было. Может, и критянина не было, ведь я сейчас в самом начале – у корней дерева печали и радости, подумал Хипподи. Но если еще и мира нет, если еще ничего нет в мире, почему я так ясно представляю море и уходящие, тяжело разворачивающиеся чужие триремы? Вопят дудки, ударяют весла в такт хлопанью бичей. Может, я вижу будущее? Я же видел Кафу в расцвете, с веселой шумной распродажей рабов на ипподроме – крепких, сильных рабов, красивых, как критские быки. Я видел, как флот аталов уходил в Тиррению, в Египет, в Ливию, и получал оттуда положительные известия, и оттуда в Кафу привозили сильных веселых рабов и редкие товары. Все это было! Или это всё еще только будет? И если это всё еще только будет, то почему я не вижу ничего, кроме чужого уходящего флота? Ведь не может быть так, чтобы победители ушли и история завершилась.

Он опять окликнул критянина, но тот не отозвался.

Тогда Хипподи лизнул средний палец своей левой руки.

Самый кончик… почти не касаясь… но отчаяние сразу охватило его… ужасное отчаяние по разрушенному городу и по красивым женщинам, гулявшим по широким веселым набережным… отчаяние по огромному цветущему миру, только-только начавшему выходить за пределы… чего?..

И что такое Пирамида духов, если я так горько плачу?

Он медленно лизнул указательный палец своей левой руки.

Чудесный сок огнем пробежал по жилам и Хипподи засмеялся: зачем плакать над судьбой мира, если ты сам его создаешь? Хранитель бездны позволяет мне думать. Он открывает мне глаза. Я не мир. Я всего только небольшая часть мира. Совсем небольшая часть, способная страдать или радоваться, но не больше. Я буду хорошим рабом, счастливо решил он. Неизвестный мне Атен-Уту хорошо воспитал раба. Я тоже хочу видеть мир так, чтобы ни тревога, ни боль не сосали сердце. Я хочу подчиняться, хочу слышать голос Шамаша. Работать, а не митинговать. Если критянин меня найдет, я сам скажу – владей мною.

Он рассмеялся. Мягкое тепло чудесно расширило жилы.

А критянин глуп. Всей хитрости критянина не хватило на то, чтобы охватить мир до самых начал и знать будущее. Но так, наверное, нужно. Здоровое недоверие – лучшая основа для совместной работы. Власть даже над рабами нельзя удержать только силой, и ничего нельзя объяснить так, чтобы рабы и свободные люди одинаково ярко видели будущее.

Теперь он лизнул палец по всей его длине.

Время – это Шамаш. Мы прислушиваемся к его голосу.

Неважно, шуршит слабая душа или гора плюется огнем. Всему свое время. Правильное в одной обстановке может оказаться неправильным в другой обстановке. Критянин – раб по определению. Он правильно посчитал, что организовать можно все, что имеешь, но он неправильно решил, что можно организовать власть, которая принадлежит Шамашу.

– Критянин! – крикнул он.

Из полной тьмы не ответило даже эхо.