Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3

Я его вежливо так прерываю: ты, говорю, гад поганый, знаешь, что Катерина от тебя родила? И письмо Катькино ему под нос сую. На, говорю, читай. Тогда ты, может, ничего и не понял. Но ни с того ни с сего из тупого валенка стать лучшим? Причину не искал?

Он побледнел, слюну сглотнул. Но быстро себя в руки взял: все равно, говорит, не твое дело. Ты, говорит, ничтожество, вечный инженерчик, хочешь от зависти меня обосрать! Ты, говорит, от зависти уже позеленел весь! Тебе и одного процента от моих трудов не сделать! Ты, кричит, даже бабу обрюхатить не способен!

Тут уж я рассвирепел: это не твои, кричу, Утюг, заслуги! Если бы не Катькин Ванька, ты со своей тупой башкой со второго курса вылетел бы, как пробка! А Наташка, дочь твоя, тебе диплом блестящий и перспективу подарила. Но если тогда ты и вправду не знал, что к чему, то уж с Татьяной-то тебе точно все известно!

Я, кричу, не спрашиваю, КАК ты это делаешь. И не спрашиваю, ПОЧЕМУ ты это делаешь. Я спрашиваю, КАК ТЫ МОЖЕШЬ это делать?! Ты, кричу, монстр, пожирающий собственных детей! И рожающий, чтобы пожирать!!! Даже крокодилы этого не делают! Сволочь, я на тебя полжизни убил, а ты… ты… Иринку… четверых уже… А мне подачки шлешь!

Тут я ему в глаз и заехал. От души. Сцепились мы, стол повалили, сервант так долбанули, что сервиз из него вместе со стеклами вылетел… В общем, классика. Два мужика, две бутылки. Навалял он мне здорово, чуть ребра не поломал. Но я ему фонарь тоже хороший поставил. Он ушел, дверью так врезал, что чуть косяк не вылетел. Штукатурка вокруг отскочила. Я посидел на полу, у перевернутого стола, потом махнул еще стакан и отрубился. Мне и вправду погаснуть хотелось, до чего муторно было на душе…

А утром, чуть рассвело, долбежка в дверь. Милиция, здрасьте-пожалуйста. Вошли, на бардак присвистнули, на морду мою побитую глянули, один и говорит: да тут все ясно, чего вы меня подняли… пойду досыпать, а вы оформляйте.

Не пойму ничего спросонья, голова тяжелая, не привычен я к таким дозам и потрясениям. А они мне сразу наручники — щелк. Стол на место поставили, бумаги разложили: такой-то? Да, говорю, это я. Ну, рассказывай, как ты друга своего убил. Понкратова Сергея Федоровича. Я — глаза на лоб. Протрезвел сразу.

Ох, тяжело вспоминать. Серега, оказывается, от меня ушел, полночи по городу бродил, где-то добавил еще, а потом с моста прыгнул. Там сколько? Метров пятнадцать? Ему хватило. Меня спас гаишник, что на посту возле моста того дежурил. Он видел, что пьяный мужик один на мост пошел. Дай Бог ему здоровья, тому гаишнику. А то доказывай потом…

Видать, мальчики да девочки кровавые все же Серегу достали. Водочка, конечно, подтолкнула. Но он с честью вышел из ситуации.

Татьяна на меня зла не держит. После Серегиной смерти у Иринки и Антона мозги поправляться стали. Будто проклятие исчезло. Я ей помогал, первое время. За продуктами сходить, с ребятами посидеть. Они в обычной школе учатся.

Сейчас у меня порядок. Старшего инженера получил. Женился. Сына родил. И не заметил, как он вырос. Да вот и мои пришли, легки на помине.

— Танюша, у нас гости! Сын, зайди-ка к нам! Вот он, наш Сережка. Правда, на меня похож?

ГЕННАДИЙ ЛАГУТИН Последний бой Рассказ

Под утро Старику приснился сон. Всю ночь Старик ворочался, его мучила бессонница, заснул только-только, и сразу этот сон.

Скорчившись, он сидел на дне стрелковой ячейки, и немецкий танк крутился на одном месте, прямо над его головой, стараясь засыпать его, задавить, растереть в земле. Зажав винтовку между колен, сжавшись в комок, стараясь занимать как можно меньше места, он ждал, когда кончится эта мука.

Земля уже накрыла его с головой, ему было очень трудно дышать — не хватало воздуха, еще и потому, что дышал он через пилотку. Танк не уходил, прессовал, уплотнял. Грохот мотора стоял в ушах, заглушая все звуки идущего наверху боя. Он мысленно истово повторял одни и те же слова: «Господи! Спаси и сохрани! Господи! Спаси и сохрани!»

Земля чудовищно давила на грудь, он задыхался, сердце стучало грохочуще, ударяло в уши своим биением… И вдруг мотор танка стих. Это могло означать одно из двух — или танк ушел, или стоит над его головой. Выжидает, караулит.

Он стал проталкивать винтовку вверх, одновременно ворочаясь в ячейке, стараясь освободиться от сковывающего земляного плена. Винтовка шла вверх с трудом, но он долбил и долбил ею, до тех пор, пока не почувствовал, что ствол вышел наружу. Он открыл затвор, приник ртом ко входу в ствол и, собрав сколько мог воздуха в легких, дунул. Этого воздушного заряда хватило, чтобы вытолкать засыпавшуюся в ствол землю.

Он вдыхал ртом из ствола воздух, отдающий пороховой гарью, пил его глотками, выдыхая носом. Теперь он попробовал встать. Преодолевая тяжесть земли, он ворочался, бился телом влево-вправо, чувствовал, как она поддается, осыпается вниз, по мере того как он поднимался. Изнемогая, он делал передышку, снова дышал через ствол, снова упорно пробивался вверх.