Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3

— Она известная, кажется, Радзинский писал. В общем, конец тридцатых. Каганович с Молотовым на даче у Сталина поспорили, какую звезду видят над домом. Сталин приказал позвонить в планетарий, прямо вот сейчас, ночью. На звонок ответил совершенно ошалевший офицер НКВД, сказал, что сейчас, мол, выясним, конечно. И отправил машину к известному астроному. А в то время ночной звонок в дверь означал только одно… Астроном пошел открывать и упал прямо там, на пороге. Разрыв сердца. Эти гаврики постояли — что предпринять? Дело-то не терпит. Отправили машину ко второму астроному. Позвонили в дверь… Тот подошел к окну, увидел черную машину. И шагнул из окна вниз. Поехали к третьему — с тем же результатом. Когда уже под утро офицер выяснил, что это за звезда, он позвонил на дачу Сталина и начал докладывать… А дежурный, зевнув, ответил: «Так все спать давно ушли».

Сигарета из пальцев Вальки отправилась в пепельницу и упокоилась там недокуренная.

— И что, — произнес он, подняв бровь, — если бы у тебя была машина времени, ты бы и Сталину ничего не сделал?

Женька опустил голову, задумался. Бутылка с пивом нагревалась от его ладоней. Наконец тряхнул длинной русой челкой.

— Нет. Ничего. Все равно нельзя никого трогать. История, понимаешь. Сталин ведь действительно превратил целую страну из аграрной в индустриальную. Совершенно немыслимыми темпами. Без его… методов такой резкий скачок не получился бы, точно. Кто знает, как было бы по-другому? Отечественная война… а вдруг бы проиграли? Нет, Валька, тут сложная взаимосвязь, поверь на слово. Грузить не буду, просто поверь. Но, знаешь, я бы… — он замолчал на мгновение, кусая губы. — Я бы хотел, чтобы он перед смертью всё узнал. Ну, что всё, что он строил, рухнуло. Хочу, чтобы понял… Да нет, наверное, он и так понимал, но все равно. Это же очевидно: империи, выстроенные на страхе, уходят точно так же, как уходят другие империи, республики, федерации, демократии, теократии, капитализмы, социализмы и прочие «измы». Вот я бы пришел к нему в ту ночь в пятьдесят третьем и всё рассказал. Чтобы знал. Перед смертью.

— Ну, Светлов, ты даешь. — Треков усмехнулся. — Историк, ибо воистину… Хорошо, а как бы ты разбирался с кремлевской охраной?

— Да он не в Кремле умер, на Ближней даче, в Кунцево, и там… Слушай, а ведь и правда всё сложилось бы. — Женька задумчиво свел брови, почесал обозначившуюся ложбинку на лбу. — Это случилось когда? Двадцать восьмого февраля. Или, точнее, первого марта уже. Сталин тогда долго сидел с гостями, потом гости уехали, он отослал обслугу и охрану спать. Что, кстати, было необычно, никогда он дежурным спать не разрешал. И, если отбросить версию о чьем-то уколе, который вызвал кровоизлияние, больше в его комнату никто не заходил ни утром, ни днем, вплоть до одиннадцати вечера. Даже Валечка Истомина не согревала ему постель в тот день. Охрана, конечно, боялась — движения-то никакого между комнатами нет, странно. Но еще больше они боялись его потревожить зазря. Представляешь, какой ужас он им внушал. В тот промежуток времени я бы и пришел.

Женька развел руками и неожиданно рассмеялся собственной непоколебимой серьезности. Вслед за ним захохотал и Валька.

Когда Евгений Светлов вспомнил этот разговор пять лет спустя, он уже не смеялся.

Староможайское шоссе. Лес. Высокий забор. Двухэтажный просторный дом.

Мерный голос женщины-экскурсовода: «После тамбура гости попадали в прихожую. Слева была вешалка, а здесь большое зеркало… Зал заседаний, как вы видите, обит деревом. Вот тут радиола, ее Сталину подарил Черчилль, а это рояль „Steinway“, самая дорогая и популярная марка… ковры… Буфет с мельхиоровым сервизом, им Иосиф Виссарионович пользовался регулярно… А за этим самым столом вершились судьбы страны, Политбюро собиралось почти каждый день…»

Голос убаюкивал, лился говорливым потоком, словно из того черчиллевского радио, погружал в непредсказуемость тридцатых, страсть сороковых, обстоятельность пятидесятых.

«Большую же часть времени Иосиф Виссарионович проводил в одной комнате. Ее называли малой столовой. Здесь он и работал, и обедал, и спал. Стелили ему на диване. Если вы заметили, диваны практически во всех комнатах. Связано это с тем, что Сталин работал ненормированно, зачастую ночью, и мог прилечь отдохнуть в любой момент. У него были больные ноги…»

Светлов вздрогнул, замер. Делая вид, будто разглядывает салфетки с пятиконечными звездами и монограммой вождя, наклонился к столу. Один за другим посетители покидали малую столовую, покорно следуя за экскурсоводшей.

Вот он, миг…

Женьку вдруг пробрал жесточайший озноб. Надо же, он был спокоен все время. Как булыжник в мостовой. Когда разговаривал по телефону, когда встречался с Треховым, когда впервые вертел в руках овальную коробочку с двумя кнопками — красной и синей… ироничные физики попались. И когда ехал сюда, и когда входил в двери той самой комнаты. А теперь дрожит.